Он ласково заглянул в лица пограничников, едва видные в
полутьме. Ему показалось, что пограничники улыбаются.
-- Да здравствует великая Румыния! -- повторил Остап
по-русски. -- Я старый профессор, бежавший из московской Чека!
Ей-богу, еле вырвался! Приветствую в вашем лице... Один из пограничников приблизился к Остапу вплотную и
молча снял с него меховую тиару. Остап потянулся за своим
головным убором, но пограничник так же молча отпихнул его руку
назад.
-- Но! -- сказал командор добродушно. -- Но, но! Без рук!
Я на вас буду жаловаться в Сфатул-Церий, в Большой Хурулдан!
В это время другой пограничник проворно, с ловкостью
опытного любовника, стал расстегивать на Остапе его великую,
почти невероятную сверхшубу. Командор рванулся. При этом
движении откуда-то из кармана вылетел и покатился по земле
большой дамский браслет.
--
Бранзулетка! -- взвизгнул погран-офицер в коротком
пальто с собачьим воротником и большими металлическими
пуговицами на выпуклом заду.
— Ах, такое отношение! — пронзительно запел Остап, дико озираясь. Был момент, когда он стоял, прислонившись к дереву, и обрушивал сверкающее блюдо на головы нападающих. Был момент, когда у него с шеи рвали орден Золотого Руна, и командор по-лошадиному мотал головой. Был также момент, когда он, высоко подняв архиерейский крест с надписью «Во имя отца и сына и святаго духа», истерически выкрикивал:
— Эксплуататоры трудового народа! Пауки! Приспешники капитала! Гады! При этом изо рта у него бежали розовые слюни. Остап боролся за свой миллион, как гладиатор. Он сбрасывал с себя врагов и подымался с земли, глядя вперед помраченным взором.Он опомнился на льду, с расквашенной мордой, с одним сапогом на ноге, без шубы, без портсигаров, украшенных надписями, без коллекции часов, без блюда, без валюты, без креста и брильянтов, без миллиона. На высоком берегу стоял офицер с собачьим воротником и смотрел вниз, на Остапа.