Русская интеллигенция

Позволю себе начать с недлинного теоретического отступленьица. Людвиг Витгеншнейн учил, что значение слова есть его употребление. Этнограф или специалист по арго добавили бы к этому, что одна из функций словоупотребления — отделение своих от чужих: тех, кто понимает значение некоторых слов, и тех, кто не понимает. После чего начинаются совсем даже разные разговоры.

Обычно процесс протекает практически без участия сознания. Никто не держит в голове список слов и значений и классификатор близости человека к ядру тусовки. Нет, всё происходит само собой, в процессе живого общения. Жаргону нельзя научиться по словарю, хотя бы потому, что он гибок и уклоняется от фиксации. Можно, конечно, прищучить словцо-другое, но говорок, как рыба, потеряв несколько чешуек, всё равно вырвется и плюхнется в родную среду.

Тем не менее, я попытаюсь ободрать пару чешуек на пузике одной особенно юркой рыбёшки.

Я имею в виду говорок россиянской изряднопорядочной публики.

Говорок этот устроен довольно интересно. Если в грубых, необработанных сленгах типа блатного используются всякие странные, исковерканные словечки — которые позволяют сразу догадаться хотя бы о том, что мы имеем дело со сленгом — то интеллигентская феня никогда не опускается до подобного. Здесь используются исключительно слова из словаря Ожегова. Более того, построенные с их помощью фразы не теряют смысла даже в ушах профана. Просто он понимает эти слова неправильно. Нет, тут тоньше — не совсем правильно, не чувствуя второе донце, подложечку, в которой-то вся и суть.

В качестве образчика возьму два относительно невинных прилагательных, сугубо позитивного значения — «талантливый» и «способный». Словечки эти важные, потому как маркируют две страты изряднопорядочных.

Однажды я обсуждал с неким изряднопорядочным творчество одного молодого публициста. Назовём его, по латинской школьной традиции, Каем. Обычно к таким прилагается слово «борзописец», но это был как раз не тот случай: писал молодой человек не просто небрежно (что простительно для пробивного парубка из провинции, строчащего в триста изданий), но ещё и лениво — так, один-два текстика в месяц, «и хорош будя». Тем не менее, о нём всё время говорили, его текстики (не самые плохие — средненькие, «такого навалом») вызывали какое-то жужуканье, с ним возились, причём это была какая-то коллективная возня: его всё куда-то «звали», «приглашали», «пристраивали», чуть ли не просили хоть что-нибудь выдоить из себя, «ну хоть капельку». Вот и сейчас оный Кай почему-то оказался предметом обсуждения. Когда же я пожал плечами — «о чём мы тут, собственно, говорим?» — изряднопорядочный посмотрел на меня с жалостью, как смотрят на неплохого в общем-то человека, не понимающего какой-то простой, но важной вещи, а потому обречённого время от времени оказываться в неловком положении. На мой ответный взгляд — «это к чему?» — последовала реплика: «Ну ведь Кай на самом деле очень талантливый».

Шло время. Кай время от времени чего-то писал, где-то работал, неизменным оставалось одно: очень средние способности и редкостная лень. Тем не менее, он всегда был как-то пристроен, накормлен, принят в кругах. На вопросы обычно следовал тот же ответ — «на самом-то деле он очень талантливый».

Разумеется, это говорилось не только про Кая. Ту же фразочку — а главное, с той же самой интонацией — я слышал и про других. Некоторые из этих других были и в самом деле небесталанны, некоторые нет. Но я всё время чувствовал, что тут имеется в виду что-то ещё.

Зацепочка случилась в разговоре об известной публичной персоне (назовём её Лесбией), персонаже вполне гротескном, но весьма высоко вращающемся — где-то там, в большом полусвете, вблизи телекамер. В разговоре принимали участие несколько человек разной степени близости оному сладостному полусвету. Зашла речь и о причинах востребованности оной Лесбии. В разговоре проскочила такая фраза: «ну, она же из очень талантливой семьи».

Тут меня пробило на инсайт. Я как-то разом вспомнил разом всех тех, о ком я слышал это самое «талантливый». Картинка сложилась.

Словцом, оказывается, маркировали людей совершенно определённого типа, а именно — происходящих из семей творческих работников, причём, как правило еврейских, полуеврейских, или просто со «сложными букетами кровей», но во всяком случае никогда не чисто русских (русские шли по другой линии, о которой упомянем ниже). Как правило, они имели хорошие квартиры «в Центре», особо талантливые — в переулочках Старого Арбата, этого милого интеллигентного места. Многие из этих семей имели отростки в сторону торговли, гебухи или в какие-то неожиданные места типа закрытых советских министерств. Неизменным оставалось национальный бекграунд (еврейство или что-то его заменяющее), старый (по советским меркам) достаток и признанная причастность к «творчеству». Не обязательно труды на пажитях Муз. Про одного «талантливого мальчика» выяснилось, что его папа — «старый театрал», «его вся Москва знает». Что такое делал в театре этот «театрал», осталось невыясненным: на мои наивные расспросы собеседник отвечал кривой ухмылкой по типу «если надо объяснять, то не надо объяснять». «Театрал» — и всё тут, понимай как знаешь.

Так вот, выходцы из семей «театралов» всегда и при всех обстоятельствах маркировались как «талантливые». Однажды я слышал такое: «ну, у него, конечно, литературного дара нет, но он очень талантливый как человек».

Это гениальное — потому что эмпирически неопровержимое — «талантливый как человек», когда талантливый мальчик стареет, обычно трансформируется в «человека очень тонкого, понимающего», а также «много видевшего и пережившего» (даже если он ничего, кроме Елисеевского гастронома, не видел). Если постаревший талантыш всё-таки получает свой кус (что происходит почти всегда), то к нему применяют эпитеты типа «человек неистощимой душевной щедрости» (обычно это означает особую жестковыйность), «всего себя раздаривал направо и налево» (читай: умело обкрадывает простачков), «солнечный человек» (так почему-то называют старых хамов). Если же типчик оказывается ну совершеннейшим ушлёпком, его именуют «колоритным». Но общая характеристика «очень талантливый» никуда не девается.

Но следует признать, что детки, выросшие в подобных семьях, и в самом деле обычно имеют некий гандикап: они начитаны (росли в домах с хорошими библиотеками), сызмальства знают языки (учили в детстве) и «играют на фоно» (то же самое), лично знают всяких редакторов толстых журналов и критков (по принципу «сам Лев Исаакович меня на коленке качал») и т.п. Отсюда и эпитет «талантливый» — эвфемистичный, но, заметим, не совсем уж неуместный.

Парное к «талантливому» является слово «способный». У него тоже есть второе донце, тонкое и звонкое.

Опять-таки, впервые я обратил на него внимание в одном разговорце. Речь шла о некоем… назовём его Титом. Тит был вполне себе русским парнем, почти карикатурно славянской внешности, в молодости чуть ли не состоявшем в обществе «Память». Потом, однако, Тит одумался и пошёл делать карьеру там, где в России её обычно и делают — то есть в среду изряднопорядочных. Туда его взяли очень не сразу, но он был практически нужен: готов был бегать и работать, в том числе и делать грязную работу.

На момент разговора Тит сидел на некоем интернетном ресурсе, откуда ему доверили поливать русских людей дерьмом. То есть дерьмом поливают русских все, но в тот конкретный момент требовалось гадить особо художественно и к тому же адресно. Сейчас уже не важно, кого и как именно — ибо нас не интересуют персоналии.

Так вот, мой компетентный собеседник, рассказывая о возвышении Тита и его лихой рулёжке ресурсом, употребил интересное выражение: «Ну, он очень работоспособный». Помолчал, подумал: «И вообще он способный».

Тут особого инсайта не потребовалось: достаточно было вслушаться в интонацию собеседника. Таким тоном говорят — «способный на всё».

Я, однако, снова принялся перебирать в уме, кого и когда при мне называли «способным». С учётом близких эпитетов «работоспособный» («он зато вкалывает, не то что вы») и «сообразительный» («быстро всё схватывает, растёт»), картинка получилась вполне однозначной.

«Способный» — это, как правило, расторопный русский мальчик, «ванюшка», осатаневший от бедности и невостребованности, или просто подловатый по натуре, пошедший служить изряднопорядочным. Как правило, он прекрасно понимает, куда идёт и зачем. В том числе и то, что условием принятия в ряды — даже на положение «чего изволите» — в этом обществе является совершение целого ряда ритуальных подлостей из серии «маму продать». Здесь, впрочем, подлости требуются близкого, но всё же иного свойства — национального и социального. Так, например, мальчик, которого берут на «гуманитарку», должен отметиться в чём-то особенно антирусском (сейчас, например — активно участвовать в «антифашизме», причём не на формальном уровне, а инициативно, гадя с выдумкой и огоньком — за этим смотрят и халтуры не спускают). Точно так же он должен как-нибудь попинать бедных (сейчас это тоже русские, но социальный момент всё-таки идёт отдельной графой) и некультурных (всю ту ..., которая не разбирается в хороших винах, твидовых костюмах и авторском кино). Эта готовность к предательству, измене своим — повторяю, не единократной измене, а постоянно повторяющейся, да ещё и с вариациями, «а теперь вот так, а теперь этад, тут трипапец-пец-пец, а теперь трипапуки-пуки-пуки и назад» — и есть та способность, которая имеется в виду. С другой стороны, требуется, конечно, отсос с проглотом у «набольших» — но это, в общем, везде так, «а вот первое важнее».

При всём при именно эти «ванюшки» и делают основную работу за «талантливых», так что слово «работоспособный» тут тоже вполне уместно.

Практическая польза от различения талантливых и способных та, что позволяет правильно понимать многие вещи, которые в ином случае вызывали бы ненужное недоумение.

Следует помнить следующее. Талантливому можно практически всё — к примеру, немного посочувствовать «русским фашистам», если вдруг ему того пожелается. Быть талантливым — это наследственная привилегия, которая может быть отобрана только при каких-то исключительных обстоятельствах. Поэтому от талантливого можно дождаться рассуждения типа — «а вообще-то мне нравятся эти русские фашисты, в этой гопоте есть что-то привлекательно-трешевое, извращённо-интересное». Разумеется, большинство талантливых никогда ничего такого не скажут, ибо русских не переносят природнокровно. Но в целом — «бывает и такое». Правда, талантливый не должен забывать о том, что причины его странностей должны находиться в рамках принятого в среде талантливых людей (ссылка на «трешевость», например, релевантна).

Что касается способных, то они, наоборот, вынуждены строго придерживаться партийной линии. Поскольку же люди они, как правило, и в самом деле способные, то это следование линии у них иногда получается оформлять самым причудливым образом, в том числе и маскировать под вольнодумство (я знаю нескольких таких мастеров). Особенно хорошо у способных получается подбирать необычные причины к обычным выводам. Например, по поводу того же фашизма: «русских фашистов следует вешать, поскольку они профанируют Великую Тоталитарно-Имперскую Идею Всечеловечности, которая спасёт мир». Тут главное — «русских ненавижу», а уж Великую Идею разрешается предъявлять любую, «ты шахаду скажи, а там уж лекочи чё хошь».

«Талантливые» никогда не мешаются со «способными»: все очень хорошо знают, кто есть кто. Обычно обе категории друг друга сильно недолюбливают — примерно так же, как отпрыски аристократии недолюбливают буржуа, нагло лезущих наверх. Тем не менее, довольно часто особо способные и особо старательные роднятся с талантливыми — что, несомненно, способствует сохранению и укреплению породы, благо стерильная чистота крови здесь не требуется. Впрочем, в момент принятия в ряды самые способные и сообразительные быстренько обнаруживают у себя «букетик кровей» — какую-нибудь литовскую бабушку, троюродного остзейского немца или внучатой козы армянина, а то и голубоватую еврейскую жилку. Если совсем уж туго, выдумываются разные сиротские байки. Например, один лично знакомый мне способный чел, когда вскарабкался на кой-какой шесток, вдруг завёл манеру кстати и некстати вспоминать, что в детстве был, оказывается, «чернявенький такой, мелкий, с лицом интеллигентным» и его «дразнили жидом», отчего-де сызмальства возненавидел антисемитизм. Каким он был сызмальства, я, конечно, помню, но не скажу — вдруг кто догадается, о ком речь, а упомянутому товарищу ещё здесь жить.

Но это так, в сторону. В принципе же, талантливые иудеи и способные иуды всё же держатся на некоем — хорошо выверенном — расстоянии, всё друг про друга зная и понимая, но учитывая и то, что им «вместе жить и работать».

Поэтому так поучительно наблюдать ситуации, когда талантливый сшибается со способным именно по рабочему вопросу. Наши Кай и Тит, например, недавно публично пересрались из-за одной работёнки, которую конкретные люди через способного Тита заказали талантливому Каю, но которую тот, по причине талантливости, не сделал, а когда ту перепоручили другим людям, обиделся. Разговор получился преинтересный, но цитировать я его здесь не буду, блюдя инкогнито героев. Могу только сказать, что разговорчик случился «типический» — в смысле обмена репликами между носителями социальных ролей. Впрочем, сколько этих типических разговоров тлеет по разным говорильным местам…

Человеку, никаким боком не относящемуся к этому тянитолкаю (то есть и неталантливому, и не работоспособному) — если он, конечно, зачем-нибудь лезет в те сферы, где заправляют талантливые и/или способные — приходится «ох непросто». Но если он всё-таки каким-то образом — например, будучи талантливым и работоспособным в самом прямом смысле этого слова — приобретает какую-то минимальную известность, то с ним всё-таки начинают иметь дело. При этом, правда, обе стороны пытаются «зашкварить» случайного человечка. Способные обычно начинают публично подозревать в нём сомнительное происхождение, а талантливые — намекать на то, что он кому-то продался или работал на кого-то сомнительного. При этом клановое мышление, характерное для обеих сторон тандема — важно не то, что именно ты делаешь, а от кого происходишь или на кого работаешь — тут себя проявляет во всей красе, «аж не продохнуть».

Здесь должна быть какая-нибудь мораль, но я её забыл.

ПОЛИТПРОСВЕТ

Недавно поэт и деятель оппозиции Дмитрий Быков вновь уличил соотечественников в нелюбви к самому умному и совестливому российскому сословию – мол, стоит русскому общественному движению получить по носу, все дружно начинают ругать интеллигенцию. Это всё от страха и низкопоклонства перед начальством.
Успешный литератор заверил аудиторию в том, что в России «кроме интеллигенции, давно уже ничего действующего, мыслящего, шевелящегося попросту нет». Именно поэтому её делают козлом отпущения. Между тем интеллигенция – «самая умная часть народа», считает Быков, и если эта часть «далека» от целого, то виновато целое, то есть народ.

«Скрипач не нужен»

Декларируя этот интеллигентский символ веры, Быков картинно обижается на авторов исторического сборника «Вехи», чей антиинтеллигентский пафос считает позорным. Не потому, что пафос этот несправедлив, а потому, что несвоевременен. Вот подождали бы господа хорошие, пока победит революция, а потом бы и критиковали. Революция, как известно, победила через восемь лет. После чего критикам пришлось уплыть на пресловутом философском пароходе. Словно спохватываясь на этот счёт, Быков добавляет в свой мессидж публицистического пара и стремится ещё более неистово, чем только что от «веховцев», откреститься от В.И. Ленина, который, как известно, авторов «Вех» тоже не жаловал.
«Нет, я не Ленин, я другой!» – застыв в этой поэтической позе, Дмитрий Быков так и пребывает до последних строк своего памфлета.
Странно то, что Быков поднял интеллигентскую (и по содержанию, и по принадлежности) тему именно сейчас. Логичнее было это сделать весной двенадцатого года, когда на «болотные» митинги в одной компании с вождями оппозиции собирались граждане поэты. Когда маршем шли по Москве писатели, а актуальные художники готовились к взятию амвона в храме Христа Спасителя.
Хороша ложка к обеду. Тогда, в эти несколько месяцев, разговор о судьбах российской интеллигенции был кстати. Но Быков выбрал другое время. Сегодня об интеллигенции молчат. Почему же мыслящее сообщество безмолвствует?
Мне кажется, сегодня уже можно уверенно ответить на этот вопрос. Судя по всему, это не просто неподходящий момент для разговора. Это навсегда. Общественный ландшафт изменился настолько, что интеллигенция как социальное единство, во-первых, распалась, во-вторых, перестала играть какую-либо роль в общественных процессах.
Постсоветская либерализация большевизма запустила процесс расслоения интеллигенции. Ещё при Ельцине этот советский монолит начал трагически распадаться на взвесь и осадок. Отдельные представители бывшего «мыслящего сословия» стали статусными и гламурными, остальные слились с массой бюджетников, презираемых «реальными пацанами» новорусской эпохи. Те, кого власть взяла на службу, предали в беде тех, кто остался за бортом «рыночных преобразований».
О советской интеллигенции стоит сказать особо. Провозглашая оппозицию советской власти устами наиболее привилегированных своих представителей, она и не подозревала, что рубит сук, на котором сидит. Да, советская власть давила идеологией и репрессиями, но интеллигенция, иногда ручная, иногда фрондирующая, была ей нужна. Режиссёры–писатели–актёры считались украшением государственного здания, чем-то вроде химер на соборах. С ними носились, их обхаживали.
А вот в условиях диктатуры рынка нет никакой необходимости в существовании этой чудаковатой прослойки, которая вечно «вписывается» за мировую культуру и хочет просвещать массы. Зачем она нужна?
Но дело в том, что этот самый «миркульт» – трудноусваиваемая пища для мозгов постсоветского обывателя. А просвещать его, как при старом советском режиме, сегодня некому. Наоборот, образовательный стандарт сокращают, общество оглупляют реформой образования, подгоняют остатки знаний под ЕГЭ-тесты. При этом бывшие интеллигенты зачастую искренне аплодируют. Но, несмотря на все прежние и нынешние овации новому режиму, интеллигенции пришлось сойти с исторической сцены. Как было сказано в известном фильме Георгия Данелии: «Скрипач не нужен».
Новое общество, которое строится сегодня, – это общество сырьевых магнатов, клерков и мойщиков окон. Разумеется, интеллигенции в нём нет места. Культур- и политтехнологи – те пока ещё нужны, им поручено обслуживать многочисленные культы этого «дивного нового мира». Но речь при этом идёт о весьма небольшой группе людей, которые знают друг друга по именам и составляют маленькую секту. Отнюдь не о классе и не о сословии.

Ген смерти

Именно сейчас, когда интеллигенция уходит в прошлое, многое в её судьбе стало яснее. Само понятие «российская интеллигенция» обнаружило свою местечковость и тавтологичность. Интеллигенция потому, кстати, и потерпела историческое поражение, что была явлением глубоко почвенным и провинциальным – вопреки своим зачастую ультразападническим взглядам. Почему?
В Европе, как известно, термин «интеллигенция» указывает просто на образованных людей, интеллектуалов, и ничего более не означает. В России же он долго обозначал замкнутое в себе сословие с амбициями учителей нации и подателей благ мировой культуры. Между прочим, последнее обстоятельство решительно опровергает тезис самих интеллигентских вождей об интеллигенции как творческом сословии. Всё ровно наоборот. Европейские интеллектуалы именно что создавали пресловутую «духовку», каждый на свой национальный лад. Российская же интеллигенция жила тем, что пыталась продавать на внутреннем рынке ценности, созданные этими интеллектуалами, но даже не умела их как следует усвоить. То есть никакой интеллектуальной самостоятельностью она не обладала и приобретать её не собиралась. Она попросту гнала контрафакт. Творческая вторичность – вот её главная черта.
Таким образом, интеллигенция и весь её modus vivendi – явление сугубо местное, российское и глубоко почвенное. Никаких европейских аналогов оно не имеет. Поэтому чем большими «западниками» считались те или иные интеллигентские группы (покажите мне хоть одного «западника» в Европе), тем большими почвенниками они были de facto, не в обиду официальным почвенникам будь сказано.
Неудивительно, что эпоха пост­модерна съела бывших «учителей нации» – во всём вторичных и не имевших навыков духовного самостояния. А что в этом удивительного: ведь постмодерн и есть диктатура вторичности, симуляции. Имели ли представители интеллигентского слоя волю и духовный ресурс для сопротивления? Ответ очевиден. Напротив, насколько это было возможно, они симулировали свою былую идентичность и, так сказать, обозначали присутствие. Но в конце концов даже такая стилизация сделалась невозможной: слишком изменился социокультурный контекст.
Так в нашей стране вслед за крестьянством и пролетариатом умерла интеллигенция. Причём ген смерти был заложен в её организме с самого начала. Новая политическая реальность всего лишь активировала его.

«Религия матрицы»

Но, как известно, свято место пусто не бывает. Где нет претензий на национальное водительство, пусть и несостоятельных, там начинается прямая манипуляция сознанием масс. Именно эти функции выполняют те, кто пришёл на место уничтоженной интеллигенции. Это так называемый креативный класс, о котором не первый год стоит звон в корпоративных и государственных СМИ. Что это такое? Новая примитивная общность, паразитирующая социальная прослойка. Только она продаёт и навязывает массам не идеологию и мировоззрение, как это делали менторствующие интеллигенты, а готовые стандарты потребления и модели поведения, неизбежные в условиях победившего рыночного фундаментализма. Всё это навязывается в чистом виде, без интеллигентского гарнира в виде «духовки». В антиглобалистских кругах это блюдо поэтично называют «религией матрицы».
«Креативные» – преемники интеллигентов в том, что касается эпигонства и потребительской психологии. Но если интеллигенция осуществляла эту функцию в рамках культурной парадигмы, то «креативные» реализуют её в товарных фетишах и символах гламурного образа жизни.
Но, как бы там ни было, произошло то, что произошло. Социальное тело интеллигенции стало экспонатом исторической кунсткамеры. Ломание копий вокруг этого факта выглядит весьма трагикомично, поскольку предмет дискуссии иллюзорен. Пора похоронить усопшего со всеми полагающимися почестями.

НУЖЕН НОВЫЙ СЛОЙ

Но, прежде чем дело дойдёт до похоронного ритуала, следует констатировать смерть как медицинский факт. Здесь важны формальности. Это не каприз и не поза. Смерть необходимо удостоверить официально – каковую цель, в частности, преследует настоящая статья. Без этой формальности социальное тело покойного ещё живёт, в то время как тело биологическое уже затвердело. Мало того, иногда социальную жизнь искусственно продлевают. Например, кто-нибудь не в меру находчивый, переклеив фотографию в паспорте, может воспользоваться документами умершего. Иногда с их помощью удаётся продать оставшуюся от покойного жилплощадь. И тогда апартаменты отходят не государству или наследникам, а – по демпинговой цене – в чужие руки.
Что такое «квартира» старой интеллигенции? Это её общественная ниша и вечные претензии на роль нового дворянства. Всё это по логике вещей должно аннигилироваться в потоке истории. Но не всех такая ситуация устраивает. Иные готовы, используя подлог, продлить покойному его бумажную жизнь.
Например, болотные вожди. Выводя на улицу «рассерженных горожан», они, как известно, нарекли их «новой интеллигенцией». То есть людьми с умом, честью и совестью. Ум, по мысли оппозиционных лидеров, заключался в том, что оные горожане жили «креативом», – то есть, к примеру, исполняли обязанности офис-менеджеров и копирайтеров, вкладывая в эти занятия данные им Богом таланты. Ну а честь и совесть – это ещё проще. За совестью и честью надо было приехать в центр Москвы с белой ленточкой на лацкане. Там люди, подобные доброму Гудвину из «Изумрудного города», раздавали эти моральные достоинства щедрою рукой. В расчёте на будущую поддержку. Но авансы не оправдались. Тренд «нью-интеллигенции» не задался: представители «мидлл-класса» плохо усваивали тонкие градации интеллигентской этики. Да и сами протесты сдулись, как только левое большинство поняло, что либеральные вожди добиваются не смены системы, а всего лишь смены караула.
На самом деле интеллигенция не может воскреснуть. Новая интеллигенция, по сути, невозможна. Да и не нужна.
Нужен новый слой. Слой органических интеллектуалов, уважающих национальные ценности, принципы социальной справедливости и нравственные нормы, включая православную этику. Только такая общность может составить конкуренцию «креативному» классу, который живёт на информационную ренту и формирует ложное сознание российского большинства.

Александр ЩИПКОВ