Конституция Российской Федерации

Мы отмечаем День российской Конституции в ситуации, мягко говоря, непростой. Это признают все ведущие российские политики. Вот почему я считаю возможным и достойным лишь один стиль празднования. Стиль, не допускающий парадности, политической гламурности и красивых слов. Пусть их место займет обсуждение основных угроз нашему конституционному строю.

А поскольку все угрозы обсудить в одной статье невозможно, то этот свой анализ я хочу посвятить тому, что сейчас больше всего тревожит и профессионалов, и рядовых граждан, - нарастающей криминализации российского общества.

Увы, с каждым днем становится все очевиднее, что сращивание власти и криминала по модели, которую сейчас называют "кущевской", - не уникально. Что то же самое (или нечто сходное) происходило и в других местах - в Новосибирске, Энгельсе, Гусь-Хрустальном, Березовске и так далее.

А теперь давайте представим себе ситуацию, в которой прецеденты этого рода начинают превращаться в норму. Я не утверждаю, что такая ситуация уже оформилась. Но что будет в случае, если она оформится?

Всем - и профессиональным экспертам, и рядовым гражданам - очевидно, что в этом случае наше государство превратится из криминализованного в криминальное. Допустить такое превращение мы не имеем права. Если произойдет нечто подобное, все наши мечты о справедливом, здоровом, демократическом, правовом обществе будут похоронены.

Ибо граждане наши тогда поделятся на хищников, вольготно чувствующих себя в криминальных джунглях, и "недочеловеков", понимающих, что они просто пища для этих хищников. Хищники будут составлять меньшинство, "ходячие бифштексы" - большинство. Пропасть между большинством и меньшинством будет постоянно нарастать.

По одну сторону будет накапливаться агрессия и презрение к "лузерам", которых "должно резать или стричь". По другую сторону - ужас и гнев несчастных, которые, отчаявшись, станут мечтать вовсе не о демократии, а о железной диктатуре, способной предложить хоть какую-то альтернативу криминальным джунглям.

Об этой диктатуре станут мечтать как о высшем благе. И еще неизвестно - останется ли подобное "благо" несбыточной мечтой обездоленных. Или же явится, после их долгих мук, сомнительный "спаситель", прекращающий криминальный беспредел и заменяющий его диктатурой того или иного образца.

Описанный мною негативный сценарий, который сегодня уже отнюдь не является антиутопией, говорит о масштабе и остроте задачи декриминализации на нынешнем этапе существования нашего общества и государства.

Криминал подрывает основы нашей хрупкой правовой системы, основы нашей социальной, политической и экономической жизни. Он посягает на все социальные скрепы. Он разлагает ткань нашего весьма незрелого гражданского общества. А порою - что греха таить - и выступает в качестве соискателя на роль социального начала, подменяющего собой гражданское общество.

Криминал подрывает основы общественного благополучия и стабильности. И, конечно же, он превращается в основное препятствие на пути общественного развития.

В самом деле, государство, не способное защитить своих граждан от массового насилия со стороны бандитов и коррупционеров, этой неспособностью обрекает себя на деградацию.

Да, именно на деградацию, а не на стагнацию, как утверждают многие. Криминализующаяся система по определению не может быть стабильной. Поэтому все славословия в адрес пресловутой стабильности мгновенно теряют всяческий смысл, коль скоро перестает быть понятным, что мы имеем в виду под стабильностью.

О какой стабильности идет речь?

Кому гарантируется стабильность? Народу или терроризирующим народ преступным сообществам?

И что стабилизируется? Норма или криминальная патология?

Поэтому все предложения, сводящиеся к апологетике стагнации (мол, "не до жиру, быть бы живу, бог с ним, с развитием, хватило бы сил хотя бы на обеспечение порядка и стабильности"), - от лукавого.

Не обеспечим развитие - не будет ни стабильности, ни правового порядка. Не будет и обеспечения государственной целостности, столь желанной для народов нашей страны, переживших в 1991 году трагедию государственного распада.

Вопрос об эффективности ведущейся борьбы с криминализацией - это вопрос о том, сохранится ли Россия в ближайшие десять лет. Мне представляется, что нам на решение этой задачи отведен именно такой, исторически кратчайший срок.

Так обстоит дело, даже если бы мы хотели всего лишь минимально стабильного существования за рубежом 2020 года. Но поскольку мы хотим не только этого, поскольку и умом, и сердцем понимаем, что без развития не будет у нас никаких исторических шансов, то острота данной проблемы многократно усиливается. Потому что все грандиозные планы в сфере развития, они же планы по модернизации России, рухнут, коль скоро государство не сможет защитить своих граждан от криминального произвола.

Здесь я позволю себе одно образное сравнение.

Вам показывают бассейн и говорят: "Необходимо плыть в сторону модернизации. Альтернатив не существует. Упражняйтесь, наращивайте мускулатуру. Учитесь плавать".

Вы воодушевляетесь, тренируетесь, накапливаете умение и силы. Наконец, решаетесь прыгнуть в бассейн. Подходите к его бортику и видите, что бассейн кишит хищниками - стаями пираний, акулами и так далее. Будете ли вы в этом случае прыгать в бассейн? Вопрос, увы, риторический.

Постараемся теперь перекинуть мост между приведенной выше концептуальной метафорой и юридической практикой. Для этого признаем, что проблема конституционной защиты личности, ее жизни и безопасности, а также ее собственности, от бандитизма и коррупции - носит неотменяемый и фундаментальный характер. Что вне ее решения все остальные проблемы, как говорят в народе, "гроша ломаного не стоят". Что речь идет не только об актуальнейшей, но и о ключевой, системообразующей проблеме. О центральной проблеме, вне решения которой нет и не может быть социально-экономической устойчивости общества. Нет и не может быть нормального государства.

Когда-то по отношению к таким констатациям говорилось: "Не надо драматизировать". Мы знаем, к чему привела в итоге псевдоуспокоительная риторика этого рода. Мы потеряли страну, оказались ввергнуты в пучину глубоких социальных и геополитических катаклизмов. Вряд ли мы хотим повторения того опыта. И поэтому давайте скажем самим себе, что драматизация существующих прискорбных ситуаций не только не является нравственным и политическим моветоном - она совершенно необходима. И напротив, запрет на драматизацию превращается на нынешнем этапе в источник глубочайшего социального и политического неблагополучия. Да и морального неблагополучия тоже! Ведь если драматичность (а порой уже и трагичность) происходящего очевидна для всех, но об этом нельзя говорить, то что прикажете делать? Понятно, что! Или молчать, или лгать.

И то, и другое безнравственно в любой ситуации. А в ситуации большой общественной беды - в особенности.

Итак, давайте не прятать голову под крыло аки политические, да и моральные страусы. Давайте признаем очевидное.

Признаем, что в условиях неснижающейся криминализации социально-экономической среды у граждан нашей страны исчезает главный стимул к любой здоровой предпринимательской, инновационной, социальной активности. И уж тем более - стимул к решению задач технологической, инфраструктурной, управленческой модернизации национальной экономики.

Признаем, что эти стимулы исчезают хотя бы (и прежде всего) потому, что огромная часть экономических и социальных результатов, получаемых личностью, предприятием, организацией, - присваивается или просто уничтожается организованным криминалом.

Признаем также, что в нынешней России, к нашему глубочайшему сожалению, криминал в силу многих причин организуется и самоорганизуется быстрее, нежели его социальные конкуренты. То есть слабые ростки здорового гражданского общества.

Приведу один из наиболее ярких и страшных примеров на эту тему. Еще в середине 80-х годов ХХ века на Дальнем Востоке возникло весьма показательное оргпреступное сообщество "Общак". Это сообщество в 90-е годы превратилось в криминальную суперструктуру. Лишь в последние годы правоохранительным органам России с огромным трудом удалось разгромить, так сказать, верхушечную часть этой структуры. Низовая же часть структуры осталась фактически не задетой. Сохранена и социальная почва, на которой произрастал этот криминальный суперсорняк.

Почему я обращаю внимание именно на дальневосточный "Общак"? Потому что там лидеры ОПГ не только взяли под контроль основные сферы бизнеса в регионе, но и практически "пропитали" собой значительную часть органов власти. И при этом - вот что особо важно! - много лет практически без какого-либо противодействия власти выращивали себе "криминальную смену". Создавая под руководством уголовников со стажем "летние лагеря" для подростков из неблагополучных семей... Беря фактически под свой криминальный контроль множество средних школ и техникумов и в малых поселках, и в крупных городах.

Как мы видим, речь действительно идет о замещении криминалом важнейших функций, подлежащих ведению государства и гражданского общества. Последствия такого замещения не просто тревожны, они ужасны.

И вряд ли стоит говорить о том, что самое страшное позади! Квалифицированные эксперты-криминологи уверенно утверждают, что относительно благополучные тенденции статистики последних лет по оргпреступности не отражают реальность. И что снизилось не число преступлений, а их выявляемость и регистрация.

Зафиксировав масштаб проблемы, следует заняться обсуждением способов ее решения. Отсутствие такого обсуждения и впрямь превращает здоровый общественный аларм в социальную фрустрацию, в бессильную ярость, направленную на усугубление нынешнего неблагополучия, а не на борьбу с ним.

Когда и в российской, и в зарубежной прессе (особенно в связи с нашумевшими публикациями сайта Wikilieaks) начинают говорить, что сложившаяся в России криминальная ситуация беспрецедентна, - это откровенная неправда. Другие, в том числе высокоразвитые, страны сталкивались с такими же проблемами в совсем недавнем прошлом. И для нас сейчас особенно важно внимательно проанализировать существующий мировой опыт и понять, как его можно и должно использовать для решения наших отечественных проблем.

Представляется, что в этом для нас может оказаться очень полезен опыт США, которые по крайней мере дважды в ХХ веке - в начале 30-х и в 60-х годах - сталкивались с такой же проблемой бурного роста оргпреступности и ее сращивания с органами власти и правоохранителями.

Так, в начале 30-х годов на фоне "сухого закона" в ряде крупнейших городов США (наиболее яркий пример - Чикаго) стремительно выросло количество мощных криминальных банд, которые нередко непосредственно сращивались с администрацией и полицией и фактически "пропитывали" все основные органы власти.

Ответом на эту криминальную волну стало создание в США двух специальных органов по борьбе с оргпреступностью - так называемого "Бюро по табаку, алкоголю и огнестрельному оружию" при министерстве финансов и "Бюро расследований" при ведомстве Генерального прокурора (позднее - ФБР). В эти органы, которые получили очень большие полномочия, набирались наиболее квалифицированные специалисты по борьбе с криминалом, причем все они проходили жесткий отбор по личным качествам, исключавший попадание в них случайных или тем более криминализованных фигур. И уже через два-три года большинство оргпреступных группировок в стране были если не разгромлены, то резко подавлены.

При этом не следует полагать (как это нередко заявляют неосведомленные люди, насмотревшись боевиков о борьбе с мафией), что решающим фактором в этой борьбе стали полученные госорганами по борьбе с оргпреступностью чрезвычайные полномочия.

Чрезвычайные полномочия имели очень ограниченное применение. А главным оружием в борьбе с оргпреступностью стали законодательные меры, обеспечивавшие "антикоррупционное" и "антикриминальное" наполнение органов власти и правоохранительных органов. Так, в США в системе полиции не только были созданы специальные подразделения внутренней безопасности. Помимо этого, ФБР получило право и обязанность контроля за назначениями на "чувствительные" должности в правоохранительной системе. И, главное, - ЧЕРЕЗ ФБР БЫЛ УСИЛЕН ФЕДЕРАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ НАД ВСЕМИ МЕСТНЫМИ ПРАВООХРАНИТЕЛЬНЫМИ ОРГАНАМИ.

Кроме того - и это очень важно, - было принято законодательство, которое требует обязательной проверки ФБР всех лиц, поступающих на государственную службу. И эта проверка вовсе не формальная. Проверяется биография и послужной список человека, проверяются его семейные и при необходимости дружеские связи, проверяется он сам на полиграфе. И не то что криминальные события в его прошлом, но даже не слишком обоснованные подозрения о наличии такого рода событий являются непреодолимым препятствием для продвижения даже на низовые, местные уровни государственной власти.

Эта практика уже много лет является предметом критики со стороны американских правозащитников. Однако американское общество ее в целом поддерживает, считая, что такое - как бы не вполне правовое - ущемление прав соискателей госслужбы есть допустимая и оправданная плата за некоррумпированные и некриминальные органы власти.

В 60-х годах ХХ века Америка столкнулась с новой, еще более мощной по масштабам волной организованной преступности, которая к тому же начала приобретать все более отчетливый транснациональный характер, а также все активнее вторгаться в сферы деятельности легального бизнеса. Попытка ответить на этот вызов принятием отдельных законов по конкретным составам преступлений ОПГ давала лишь половинчатые результаты.

И тогда, после длительного обсуждения в юридической и политической среде, конгресс США принял так называемый "акт RICO" (the Racketeer Influenced and Corrupt Organizations Act) 1970 года, который очень существенно расширил сферу подсудности деятельности оргпреступных организаций. Включив в нее не только рэкет и коррупцию, но и несколько десятков других составов "оргпреступных" деяний. Кроме того, акт RICO очень существенно ужесточил наказания за преступления, совершенные в составе ОПГ.

Основанием для такой суровости наказаний, как сформулировали законодатели, являлось то, что "организованная преступность представляет собой большую угрозу для общества, поскольку одновременно влечет рост вероятности того, что цели преступников фактически достижимы, и снижение вероятности того, что лица, вовлеченные в организованную преступность, отрекутся от преступного мира". Поэтому конгресс формулировал цель закона следующим образом: "Наряду с привлечением к ответственности физических лиц, основная цель закона RICO - уничтожение криминальной организации как таковой". И делалось это путем использования института конфискации и ответственности юридических лиц.

В результате применения акта RICO большинство уголовных дел в отношении оргпреступных сообществ, возбуждаемых прокурорами, завершалось осуждением виновных, а оргпреступность в США существенно снизилась. Сейчас по этой модели громят мафиозные структуры в Италии.

В мире есть и другой, не менее значимый опыт борьбы с оргпреступностью. Это, например, опыт борьбы правительства Шарля Де Голля во Франции с военизированной криминальной структурой, выступавшей против деколонизации Алжира (Организация секретной армии, ОАС). Это и опыт тех же государств Латинской Америки в подавлении деятельности высокооснащенных вооруженных наркокартелей.

Представляется, что нам в России сейчас насущно необходимо срочно и трезво заняться изучением, осмыслением, а далее и практическим применением лучших решений мирового опыта

Рассчитывать, что даже самые радикальные законодательные меры приведут к быстрому результату - не следует. Слишком глубоко - и это нужно честно признать - зашла у нас в Отечестве оргпреступная болезнь. Но не браться за решение этой проблемы, причем срочно и последовательно - уже нельзя.

И как юрист-профессионал, и как гражданин России, и как председатель Конституционного суда РФ, я не могу закрывать глаза на то, что любое затягивание начала такой борьбы с оргпреступностью катастрофически подрывает главный базис существования России - основы ее конституционного строя. Я не могу также не отдавать себе отчет в том, каков масштаб негативных последствий, порожденных столь глубоким подрывом нашего конституционного строя.

Наш долг сегодня состоит в том, чтобы признать остроту и масштабность угрозы, нависшей над российским обществом. И при этом - не поддаться панике. А, напротив, дать отпор всем ее разновидностям.

Главная из этих разновидностей паники - в том, что якобы "поздно пить боржом". Россия-де, мол, уже прошла криминальную "точку невозврата". И ничего нельзя сделать.

Мне отвратительна и эта, наиболее распространенная, разновидность паники, и ее кажущаяся антитеза, согласно которой нужно немедленно переходить к железной диктатуре - ибо никакие другие средства уже не могут дать результата.

При этом совершенно неясна социальная (если хотите - классовая) природа предлагаемой диктатуры. Что если речь пойдет о диктатуре все того же криминала? Согласитесь, что в сложившейся ситуации подобный сценарий является вполне вероятным, особенно на региональном уровне.

Нет уж, давайте бороться со злом, не поддаваясь ни отчаянию, ни утопическим упованиям, основанным на переходе от законности к произволу.

Декриминализация социальной, экономической и политической жизни - сейчас главная наша задача в защите прав и свобод граждан, в утверждении конституционного правопорядка.
http://www.rg.ru/2010/12/10/zorkin.html

печатькомментариитекстМосковский Комсомолец № 25521 от 10 декабря 2010 г.

О секретной чистке в советских судах “МК” рассказала единственная оставшаяся в живых свидетельница

Судей у нас только ленивый не обвиняет в продажности, и никто не сомневается в необходимости проходящей сейчас судебной реформы. Но мало кто знает, что самую радикальную “реформу” провел в свое время Никита Хрущев — в течение недели по указу генсека была арестована вся верхушка судебной власти, несколько сот человек. О деле советских судебных работников, погоревших на взятках, еще никогда не писали в прессе. Даже сегодня его прячут от посторонних глаз в архивах Верховного суда.

— Если вам скажут, что взяток в советское время не брали, не верьте. Давали, и мы их нагло брали, — рассказала “МК” 85-летняя Нина Дмитриевна Луковцева, бывший судебный секретарь Дзержинского районного суда Москвы, отсидевшая по этому делу свои 3,5 года.

Она — единственная оставшаяся в живых из фигурантов громкого процесса — согласилась рассказать “МК” о том, как и какие суммы брали коррумпированные советские судьи, как проходили аресты и следствие по “делу века”. И о том, чем по ее мнению, нынешние судьи-мздоимцы отличаются от советских.

В советских судах не было мантий у судей, клеток и наручников для подсудимых.

“В районный суд я попала из роддома”

— Помните свою первую взятку? — начинаю наш разговор с бывшим секретарем Дзержинского районного суда.

— Конечно, помню. Мы тогда совсем обнаглели, брали тысячами, — даже не поведя бровью, с присущим советской интеллигенции достоинством отвечает моя собеседница. И плавно переводит разговор в другое русло, погружаясь в 50-е годы, когда она впервые перешагнула порог московского районного суда.

— На следующий день после своего выпускного в 1941 году меня отправили на курсы медсестер. Но на фронт я не попала, меня отправили работать в роддом. Потом в Институт им. Сербского. Там у меня была чисто бумажная работа — я заполняла карточки в отделе кадров. А в суде я оказалась совершенно случайно… благодаря своему почерку, — рассказывает Нина Дмитриевна.

Было это так. В психиатрическую больницу однажды наведался районный судья Иван Орлов. Он попросил сотрудниц больницы разыскать потерявшееся дело одного из подсудимых, которого здесь в свое время проверяли на вменяемость. Совершенно случайно он увидел, как молодая работница Нина заполняет карточки. Он смотрел и не мог насмотреться — такого красивого, прямо каллиграфического подчерка он еще никогда не видел.

— Нина, приходи работать ко мне в Дзержинский суд судебным секретарем, — не растерялся Орлов.

Нина тоже не растерялась. Рутинное заполнение карточек в отделе кадров уже порядком надоело. А работа в суде казалась необычной. Уже через неделю 18-летняя Нина приступила к обязанностям судебного секретаря. Потом были юридическая школа, институт марксизма-ленинизма… А на первых порах вполне хватало общих знаний, врожденной грамотности, каллиграфического почерка и отличной памяти.

Дело “Черной кошки”

— Недавно ко мне приезжали телевизионщики. Снимали документальный фильм. Притащили судейскую мантию, наручники, — рассказывает Нина Дмитриевна. — Мне пришлось их разочаровать — говорю: ребята, ну не было в те времена ни мантий, ни клеток, ни наручников. Судьи в процессе сидели в ветхих, потрепанных пиджаках. Кругом голод — какие наряды? Наручники на подсудимых никогда не надевали, да и вместо клеток была стойка, за которой они выстраивались. Время было другое — жесткая дисциплина. О побеге даже подумать было страшно.

Действительно, и время, и дела были особенные. К примеру, что такое заказное убийство, не знал ни один советский судья. Вообще, за убийства судили крайне редко. Давали всего десять лет... Зато самая распространенная статья — “хищение госимущества”. За нее на нары отправляли на 25 лет. Но в отличие от убийц на этих подсудимых всегда было жалко смотреть.

“Нина, беги в конвойную, веди подсудимого, будем сажать! За занятие запрещенным промыслом”, — получила свое первое задание Нина Луковцева. “Фальшивомонетчик, что ли?” — наивно спросила молодая работница. Оказалось, что портной просто сшил на заказ штаны.

— Выхожу из зала, на лавочке сидит старый еврей. Худой, прямо просвечивается. У меня сердце сжалось. В итоге он получил два года за то, что за рублей десять сшил брюки. Это, как сейчас бы сказали, было незаконным предпринимательством, а оно каралось законом, — рассказывает бывший секретарь советского суда.

— Никогда не забуду процесса над двумя сиротами. Брат с сестрой от голода и безысходности украли ящик макарон. Обоим по десятке… Судья Орлов — благородный был человек, тем, у кого не было ходок, всегда старался снизить наказание. Но мы ничего не могли сделать: 10 лет — это минимум.

Помнит Нина Дмитриевна и процесс над легендарной “Черной кошкой” — бандой, долгое время державшей в страхе всю Москву.

— При мне в Дзержинском суде судили банду Юзека — так она называлась. Она потом стала прототипом банды в фильме “Место встречи изменить нельзя”. У нас проходили только шесть человек. Остальных судил Мосгорсуд. Помню, что главаря Юзефовича долго не могли поймать, потому что его никто не сдавал — такой был авторитет. Кстати, у настоящего Юзека горб был не на спине, а на груди. Перед тем как идти на дело, бандиты просили у Юзека разрешения “подержаться за горб на удачу”.

Кстати, после того как судья Орлов умер, вся бандитская Марьина Роща пришла с ним прощаться. Это значило, говорит Нина Дмитриевна, что судью действительно уважали — за справедливость.

— У меня была хорошая школа. Судья Орлов был человеком старой закалки. Хоть и малограмотный, но с обостренным чувством справедливости. После него у меня были совсем другие учителя, — вспоминает Луковцева.

“Взятки брали в открытую”

— Если вам скажут, что в советские времена взяток не брали, — не верьте. Давали, и мы их брали, — говорит Нина Дмитриевна. — Правда, у советских судебных работников, в отличие от современных, была своя этика…

Этика заключалась в том, чтобы не брать деньги с убийц, насильников, карманников… Скостить срок могли только “хозяйственникам”, сейчас их называли бы бизнесменами. Брали от тысячи до 20 тысяч рублей. Средняя взятка колебалась от трех до шести тысяч. Советский судья получал 120 рублей, и “левые” деньги казались баснословными.

— Это уже после нашего процесса опомнились, и всем судьям повысили зарплаты. А до этого кто как мог выкручивался, чтобы содержать свои семьи. У меня на тот момент было уже четверо детей, и их надо было кормить, — рассказывает женщина.

Районный Дзержинский суд работал в тесной связке с городским судом, областным судом, прокуратурой, адвокатами. В каждом ведомстве были свои люди, и даже целые семейные кланы.

— Моя сестра Ирина, к примеру, работала в Минюсте, ее муж Борис Столярчук помощником московского прокурора. По-моему, прекрасная семейная преступная группировка… Кстати, свою первую взятку я получила с помощью этого самого Столярчука, — рассказывает Нина Дмитриевна.
Произошло это после нескольких лет работы в суде, в 1950-х. На скамье подсудимых оказался директор магазина Клейнберг.

— На меня через общих знакомых вышла его “подруга сердца”. После нашего разговора понимаю, что за помощь щедро отблагодарят. Я звоню мужу сестры — Боре Столярчуку. Он в свою очередь звонит зампредседателю Мосгорсуда Вере Ивановой. Следует такой ответ: “Пусть судят. На кассации в Мосгорсуде его 25 лет заменим на три года”, — рассказывает Луковцева.

Три года вместо 25 стоили директору магазина 20 тысяч рублей. А Нина Дмитриевна получила свои первые две тысячи.

После этого женщина на протяжении более десяти лет совмещала работу судебного секретаря с работой посредника. Деньги, как правило, передавались у кого-нибудь дома — то Борис Столярчук привезет ...овые, то Нина Луковцева отвезет шурину выручку.

— Каждую взятку потом обмывали в ресторане — бутылка водки на всю большую компанию и какие-нибудь манты. Иногда, когда все рестораны были закрыты, просто пили кофе. Пьянок никогда не было, — вспоминает Луковцева.

Аппетиты у судебных работников росли с каждым годом. Если сначала взятки брали с опаской, не пренебрегая конспирацией, то потом, как говорит сама Луковцева, “обнаглели”.

— Ничего не боялись. Брали в открытую. Чуть ли не во дворе суда. Нам даже предлагали дать объявление в газете: “облегчаем участь за вознаграждение”. Когда начались аресты, я даже не пыталась избежать ответственности. Потому что мы это заслужили, — говорит Луковцева

“Судей арестовывали прямо в судах”

Все началось с внезапного исчезновения летом 1960 года помощника прокурора Москвы Бориса Столярчука. Сначала никто не придал этому большого значения. Все знали, что этот мужчина с голливудской внешностью пользовался особым успехом у женщин. Когда спустя неделю все спохватились и стали обзванивать его любовниц, Столярчук в прокуратуре уже дописывал признательные показания, которые у него растянулись на 500 страниц.

— Потом выяснилось, что Борю взяли прямо в постели у его последней любовницы. Кстати, где его искать, следакам подсказала другая его пассия (в его записной книжке значилось 102 “дамы сердца”). Его арестовали, и он, даже не раздумывая, стал всех сдавать, — рассказывает Нина Дмитриевна.

В течение недели были арестованы сотни судебных работников, за компанию пошли прокуроры, адвокаты, сотрудники правоохранительных органов.

— Одного сняли прямо с поезда — он возвращался после отпуска домой. Многих судей задерживали среди процессов. Они выходили в совещательные комнаты и больше не возвращались. Представляете изумление подсудимых? — улыбается Луковцева.

Судебного секретаря, 35-летнюю Луковцеву, задержали на Пушкинской площади, где очередной клиент передавал ей деньги.

— Я собиралась спуститься в метро, когда ко мне подошел молодой человек и вежливо пригласил сесть в машину. Ничего не объясняя, повезли в Московское управление уголовного розыска, — вспоминает женщина.

— Сама будешь писать? — спросил уже кабинете у Луковцевой легендарный начальник МУРа Иван Парфентьев.

— Сама, — ответила она.

“Преступную группировку из нас не сделали”

В присутствии Парфентьева Луковцева описала все свои эпизоды. О своих коллегах она ничего не говорила. Несмотря на эту дерзость, следователи пошли навстречу Луковцевой. Зная, что дома ее ждут четверо детей, младшему из которых было всего два года, ее в тот же вечер отпустили под подписку. Кстати, она была единственной, кто вернулся домой.

— Дело расследовала группа следователей из Генпрокуратуры и КГБ, оперативной работой занимался МУР. Кстати, я не единственная свидетельница этого процесса. Жив еще один очевидец — тогда еще капитан Эдуард Айрапетов. Парфентьев назначил его ответственным по оперативной работе. Сейчас он почему-то старательно делает вид, что забыл дело судебных работников. Теперь он генерал, глава общественной организации, — говорит Нина Дмитриевна.

Был еще один сотрудник госбезопасности, которого Луковцева хорошо запомнила.

— Я по какой-то причине немного опоздала на допрос. Гэбист Григорьев стал на меня орать, мол, изменю меру пресечения, посажу! Я тут же придумала для него пакость. На допросе с ходу сочинила эпизод. Это была какая-то любовная история, кто-то кого-то пытался спасти от тюрьмы. Я же прекрасно понимала, что ему придется этот эпизод расследовать…Ох, и помучился он!

Во время следствия Луковцева, единственная из всей братии выпущенная под подписку, попала на прием к самому генпрокурору Роману Руденко.

— Совершенно неожиданно после допроса меня повели коридорами. Приводят, я смотрю на табличку и чуть не падаю в обморок — там написано “генпрокурор”.

— Как так докатились до такой жизни? — спросил Руденко, как только Луковцева показалась в кабинете.

Недолго думая, она выдала крутившийся в голове ответ:

— Пока судьи сидят с драными рукавами, взятки будут брать, товарищ генпрокурор.

— А при чем тут рукава? — растерялся Руденко.

— Знаете ли, судьи постоянно листают материалы дела. И манжеты быстро стираются. Выходить к людям ободранным стыдно, а позволить себе новый костюм на зарплату они не могут, — спокойно разъяснила Луковцева.

На этом аудиенция у генпрокурора закончилась.

Стоит отметить, что следственной группе с арестантами — лучшими юристами Москвы — было нелегко.

— Очень хотели нам приклеить “организованную преступную группировку”. А это уже совершенно другая статья. Но, как из кожи вон ни лезли, ничего не получалось — выходили только взяточники–одиночки. Помню, как меня заставляли написать, что не только организация существовала, но при ней была касса взаимопомощи — “общак”. Так обрабатывали каждого, — рассказывает бывший судебный работник.

К примеру, вспоминает женщина, признаний пытались добиться обычным шантажом. В отместку за молчание следаки грозили рассказать супругам и детям арестованных, о якобы существовавших любовниках.

— Следствие продолжало копать, чтобы в угоду амбициям Никиты Сергеевича Хрущева нарыть преступную группировку с кассой взаимопомощи, круговой порукой… Наконец следователи поняли, что не будет того, что обещали генсеку. Но ему и этого хватило. Через два года дела стали поступать в Верховный суд.

Процесс века

Судили партиями. Всего набралось около 20 групп. В каждой примерно по 20 человек.

— Когда приехали на первое заседание в ВС, я даже растерялась. Такого количества военных я ни разу не видела. Правда, уже второе заседание прошло без показной армии “конвоиров”, — вспоминает Нина Дмитриевна.

Компания подобралась достойная — Луковцеву судили вместе с зампредседателя горсуда, прокурором Калининского района, начальником следственного отдела Дзержинского района, взяткодателями… Во время заседания никто не паниковал, не бился в истериках. Все прекрасно понимали, что обречены.

— Поэтому процесс проходил весело. На процессе мы придумывали друг про друга стишки, подшучивали. И даже хулиганили: через Машку, моего пятого только-только родившегося ребенка, мы передавали “контрабанды”.

Нужно пояснить, что, пока велось следствие, Луковцева успела родить пятого ребенка. Во время процесса с новорожденной она сидела в больнице СИЗО “Матросская Тишина”. Перед заседаниями она отдавала дочь мужу. А к концу заседания, перед тем как снова отправиться за решетку, забирала ребенка.

— Пока шло заседание, муж дома пеленал Машу — из пеленок каждый раз сыпались записки от арестантов. Потом в Машу закладывались новые письма. А однажды под Новый год муж налил в детскую бутылочку вместо обычного Машиного чая коньяк. Так мы с сокамерницей отметили праздник, — вспоминает Луковцева.

На заседания возили каждый день. Мздоимцев судили с утра до вечера. В таком режиме пролетели два месяца. В итоге женщинам дали от трех до пяти, мужчинам до 10 лет. Были и два расстрела.

— В советские времена такого явления, как сращивание правоохранительных органов с криминалом, не было. Впервые об этом заговорили на нашем процессе. В одной из групп судили двух сотрудников особой инспекции милиции (аналог службы собственной безопасности. — Ред.) — полковника Толю Дворяткина и подполковника Колю Гаврикова. Их расстреляли за то, что они крышевали цеховиков, — вспоминает Нина Дмитриевна.

Саму Луковцеву с четырехмесячной дочерью сначала отправили в “Матросскую Тишину”. Потом понеслось — Куйбышевский лагерь, Лефортово, Бутырка, женская колония в Головино. Луковцева вместе с дочкой честно отсидела свои 3,5 года.

Как ни странно, но после отсидки Нина Дмитриевна, как и многие другие осужденные тогда служители Фемиды, вернулась к своей прежней работе. В отделе жалоб Перовского районного суда она работала вплоть до 1981 года.

По ее словам, после показательного процесса взяток не брали в течение 20 лет. И был создан комитет партийного контроля. Но когда о “деле судебных работников” подзабыли, система была налажена вновь.

* * *

— Взятки были и будут. Глупо отрицать, что в советские времена их не давали. Но тогда были смешные суммы. Мы, советские взяточники, по сравнению с современными — просто дети. У нас ведь даже была своя этика — брать деньги только с определенного круга лиц. И притом что нам давали взятки, сама судебная система работала железно — дела никто не штамповал, волокиты не было, каждый судья знал закон назубок. Наш “процесс века” забыли и похоронили в архивах. А очень хочется, чтобы он стал для современных судебных работников уроком, — уже напоследок сказала бывший секретарь Дзержинского районного суда.