Австралия... как много в этом слове

Бунт иммигрантов во Франции в течении пары недель был главной мировой новостью. Сообщения о погромах и беспорядках начинали собой все информационные передачи и сопровождались впечатляющей картинкой. Только во Франции эта информация шла на четвертом-пятом месте и часто безо всякого видеоряда. Объясняли это нежеланием будоражить общественное мнения, стремлением сохранить спокойствие. А может быть, все проще: сказать французам нечего. Во всяком случае, пока. Межэтническая обстановка в Париже казалась столь гладкой (не только по официальной точке зрения, но и на взгляд любого не слишком погруженного в тему наблюдателя), что можно себе представить, каким громом среди ясного неба стал пресловутый бунт, который СМИ окрестили «французской Интифадой» или «социальной Катрин».
Последнее сравнение очень точно. На ураган, накрывший Флориду, французские события похожи тем, что напоминают стихию, природный катаклизм.


КРУШЕНИЕ МОДЕЛИ

Политика ассимиляции последние десятилетия, казалось, шла во Франции на всех парах. Местные чернокожие стремились во всем подражать французам. Они не только не носят свою этническую одежду, в отличии, например, от лондонских цветных, но стремятся во всём походить на коренных французов. На парижских улицах практически нет кудрявых негритянок: те с помощью химии распрямляют волосы и красят их посветлее. Они старательно одеваются в черно-серенькое, как большинство француженок, которые в обыденной жизни выглядят более чем скромно. Бывшие иммигранты, кажется, не имеют иного желания, как слиться со своей французской средой. Даже запрет на ношение хиджаба местные мусульмане восприняли более чем стоически.

Французы воспринимали эти усилия адекватно. Помню, на курсах французского языка в Париже один мой соученик, негр, знающий на французском несколько слов, заявилв ответ на вопрос о национальности, что он француз. Группа была шокирована. Но преподаватель отнесся к этому спокойно и подтвердил, что этот негр — француз. Французы уверены, что все их сограждане с любым цветом кожи, принадлежащие любой религии и имеющие любые обычаи — французы, которые ничем не должны отличаться от коренного населения Франции.

Надо сказать, что французская культура действительно обладает сильными ассимилирующими свойствами. Она очень комфортна, на нее «подсаживаешься», как на наркотик. Неудивительно, что на многих мигрантов она оказала свое чарующее действие. Но французы переоценили свои возможности. Природной ассимилирующей силе французов мешает идеология, которая не менее сильна, поскольку уже имеет более чем трехсотлетнюю традицию.

Понятие равенства воспринимается французами как природная данность. От рождения все равны, и те обычаи, которые привиты человеку с детства, не имеют особого значения. Не религия и не традиция лежит в основе мировоззрения француза, а государство, роль которого сильно гипертрофирована. Перед государством человек стоит один, лицом к лицу, без прикрытия привычек, традиций, верований.

Поэтому французское государство абсолютно не в состоянии воспринять категорию этничности. Само наличие этнических общин не признается, причем вполне сознательно. Слово «этничность» напрочь отсутствует во французском политическом языке.

Сейчас, когда весь мир говорит о крушении французской модели интеграции иммигрантов, французы стремятся объяснить происходящее проблемами в социальной сфере. Они, конечно, играют свою роль в «арабском бунте». Среди мигрантов действительно высокий уровень безработицы. Правда, следует ответить на вопрос, действительно ли арабская молодежь во Франции не может найти работу или же предпочитает жить на пособия? По нашим понятиям, пособие немаленькое: 390 евро, к тому же жилье оплачивает государство (а плата за жильё — самая большая статья расходов рядовых французов). Особенно часто французские политики указывают на то, что мигранты живут в «бетонных джунглях»: безликих многоэтажках среди серого урбанистического пейзажа. Такая ужасная обстановка неизбежно провоцирует людей пойти по преступной дорожке — рассуждают парижские эстеты. Видела я эти районы. По обычным московским представлениям, это благоустроенные и обихоженные места. Не говоря уже о том, в большинство предместий Парижа доходит парижское метро: полчаса — и вы в самом сердце Парижа. Наши «хрущёбы» несравненно хуже. Но мы же не думаем, что жители наших «спальных районов» по причине недостаточной эстетичности среды своего проживания могут пойти на преступление.

Но справедливости ради нужно признать, что живут мигранты хуже, чем коренные французы (хотя и последние не все богаты). Возможно, им действительно трудно получить хорошее образование хотя бы из-за того, что уровень обучения в школах парижских предместий хуже, чем в округах самого Парижа. Вероятно, раз уж французы дали мигрантам приют в своей стране, то необходимы социальные программы, призванные поднять уровень благосостояния своих новых граждан.

И, по всей видимости, французы правы, когда утверждают, что мигранты не выдвигают этнических и религиозных требований. Возможно, не ислам стал причиной волнений. Но важно тут то, что сама форма бунта приняла этнические очертания.

ПОСОБИЯ И ЗАКОНЫ

Французские СМИ предпочитают не указывать этническое происхождение бунтарей, а говорят о них просто как о французской молодежи. Но это неверно, поскольку в ходе событий участники беспорядков выступают именно как этническая община, пусть только как молодежная ее часть. Этническая община укрепляется в ходе бунта, очерчивает свои границы, определяет свою идентичность. Более того, как выясняется, этнические община во Франции существуют уже много лет. Оказывается, они фактически были самоуправляемыми и не признавали общегосударственные законы. Французы должны были быть совсем слепыми, чтобы этого не замечать. Или они не хотели это видеть, поскольку реальное положение вещей не вписывается в обычную самоидентификацию, самоощущение французов?

Французы были поставлены перед фактом. От того, что они не хотели иметь дело с этничностью, от того, что не признавали ее, от того, что были уверены в благополучном протекании ассимиляционных процессов, этничность никуда не делась. Она существует, она сильна и угрожает французам именно потому, что они не привыкли ею управлять, ею манипулировать, вводить ее в приемлемые для себя рамки — как, например, в Англии, где этническая община сама является институтом, вписанным в государство, и инструментом управления мигрантами.

Не будь этой повышенной уязвимости французов перед лицом этничности, можно было бы полагать, что во Франции не произошло ничего особенного. Прошли выступления бунтарей, потом утихли. Может, до следующего раза. Вполне вероятно, что французское правительства примет меры, кнут и пряник, чтобы не допустить подобных волнений в будущем. Но даже если допустить, что ничего подобного в обозримом будущем не повторится, все равно можно сказать, что Франция стала другой страной. Нарушены важнейшие составляющие картины мира французов.

«Новые соотечественники» выступили против французской государственности, французской культуры, уничтожая кроме автомобилей (что стало для бунтовщиков чем-то вроде спортивного упражнения) школы (оплоты ассимиляционистской программы), детские сады, клубы, культурные центры. «Дайте нам пособия и отстаньте с вашими дурацкими законами», — высказал, очевидно, общую мысль мятежников молодой араб.

Тринадцать суток Франция не могла дозреть до решения о введении чрезвычайного положения, дождавшись того, что волнения из предместий Парижа распространились на всю страну. Более десяти дней погромов прошло прежде, чем президент Жак Ширак высказал свое мнение о происходящих событиях. Зато министр внутренних дел Николя Саркози выступил почти сразу, назвав бунтовщиков «сбродом». А как он еще мог назвать тех, кто жгли и грабили, стреляли в полицейских? «Я говорю, как есть, — сказал Саркози. — Если кто-то стреляет в полицейских, то он уже не «молодой человек», а негодяй, и точка». По европейским понятиям министр нарушил все законы политкоректности и высказался даже хлеще Ле Пена. Французский истеблишмент был шокирован. Какой шквал обвинений посыпался на голову Саркози со стороны членов правительства и самых разномастных политиков! Зато сряди рядовых французов министр вызвал шквал аплодисментов. Конфликт, который разгорелся сегодня во французском обществе — это, в частности, конфликт вокруг политкорректности.

ТУМАННОЕ БУДУЩЕЕ

Вопреки своим ассимиляционистским настроениям французы всегда испытывали чувство превосходства над имигрантами, особенно цветными. Это чувство легко перерастает в комплекс негативных ощущений по отношению к своим негритянским и арабским согражданам. Но эти чувства чисто иррациональны и не могут выразиться в какой-то конкретной программе. Можно выслать участников сегодняшнего мятежа, лишив их французского гражданства (сейчас власти Франции собираются выслать только тех из них, у кого гражданства нет). Но конфликтогенная среда останется. И если раньше французы были к ней как-то адаптированы (хотя, как показала жизнь, это было иллюзией), то теперь чувство взаимной враждебности будет нарастать.

Между тем у французов разрушены как сознательные, так и бессознательные, интуитивные установки французов по отношению к иноэтническим членам своего общества.

Вся Европа бросилась учить Францию уму-разуму. Впереди всех Великобритания, которая принялась нахваливать свою систему политики в отношении мигрантов. Там этнические обычаи не подавляются, как во Франции, а наоборот, поощряются. Этнические общины являются структурной составляющей британского общества. Этнические беспорядки в Англии не редкость, но они практически никогда не выражаются в столкновении мигрантов с коренными британцами. Обычно драки возникают между членами различных этнических общин и не выливаются в значительные общественные беспорядки. Но с другой стороны, террористами, которые недавно устроили многочисленные взрывы в лондонском метро, были те, кто родился и вырос в Британии.

Германия же, глядя на Францию, трепещет: беспорядки грозят перекинуться на ее территорию. Немецкие газеты только и пишут о том, какой взрывоопасный коктейль сформировался в этнических районах германских городов.

Теперь Франции придется искать новый способ адаптации к своим этническим проблемам. Но себя не переделаешь. Те установки по отношению у мигрантам, которое до сих пор реализовывало французское общество, сидят глубоко внутри. Они не только сознательны, но и безотчетны. Скорее всего, Франция ограничится выработкой социальных программ, ужесточит правила приема мигрантов. Но с теми этническими общинами, которые уже есть во Франции, отношения будет установить трудно, а то и невозможно. И их уже не удастся скрыть за пресловутой политкорректностью.

В панике вся Европа. Стало очевидно, что общество, построенное на этом континенте, очень хрупко.