Пятая империя

Дело в том, что когда Украина выпадала из Советского Союза, то довольно большое число украинцев полагало, что это выпадение будет благим для Украины, что Украина обретет, наконец, долгожданную независимость, суверенитет. Сбудется мечта прежних украинских националистов, мыслителей, философов и протестантов, многие из которых поплатились жизнью, иные отсидели большие сроки в советских концлагерях, я говорю о бендеровцах. Вот сбудется эта давнишняя и Киев станет столицей цветущего, бурно развивающегося государства.

Вместо этого Украина получила непрерывную стагнацию, длящуюся 20 лет. Внутренний раскол, рознь, сражения левобережных с правобережными, оранжевую революцию, победу оранжевого Майдана, триумф Ющенко, крушение Ющенко, триумф Януковича. Сложнейшая ситуация с Януковичем, который не может консолидировать украинское общество. Украина, разделенная по этническому принципу, по мировоззренческому принципу, по метаисторическому принципу, представляет собой поле постоянной брани. Там идет непрерывная гражданская война. Слава Богу, без тачанок, без конных армий и без расстрелов на Днепровский кручах, но это гражданская война идей, гражданская война ценностей, гражданская война партий, потому что эта война гораздо более значительнее, чем просто политическая борьба партий. В результате этой войны приносятся жертвы, захлопываются тюремные камеры, лидеры политических движений оказываются за решеткой и Бог знает, чем все это может кончиться.

Прежде, когда я был в Киеве, у меня состоялась беседа с премьер-министром Украины Азаровым, мы обсуждали подобные вопросы. Он сказал, что внутри украинского общества сложилась радикальная националистическая антирусская группа, которая все попытки сегодняшней украинской власти трактует, как контрнациональные, как деяния, направленные на слом украинского суверенитета, как деяния, направленные на возвращение влияния Москвы, великорусского влияния на Украине. Мы в разговоре с Азаровым коснулись возможности или невозможности на сегодняшний день предложить Украине такой проект, такую наднациональную высокую идею, объединяющую все украинское общество, которая бы прекратила эту рознь, которая устроила и тех, и других. Она бы консолидировала украинское сознание, украинский бизнес, украинскую политическую элиту.

Те же самые вопросы задавали мне мои слушатели, когда я был на клубе «Сковорода». Я позволил себе высказать парадоксальную мысль, которая не была принята, но которая породила, по-моему, глубокие суждения и легла в основу, может быть, будущих наших дискуссий. Пресса, которая меня там окружила и интервью, которые я давал на телевидении и в газетах, касались этой моей несколько утопической, но мне кажется, очень продуктивной идеи.

Примирение этих двух сторон сегодняшнего украинского общества невозможно на линейном и горизонтальном уровне, потому что в горизонтальной сфере произошло слишком много конфликтов, слишком много ссор, слишком много исторически обоснованных недоразумений и претензий друг к другу. Такое объединение могло бы произойти вне горизонтального слоя, не на конкретном линейном историческом уровне, а на некоем метаисторическом уровне. Должна возникнуть идея или идеология, которая, не ущемляя ни левобережных, ни правобережных, смогла бы и тех, и других вовлечь в реальное историческое творчество.

Я исходил из того, что имперский проект, который так пугает современных украинских националистов, и евразийский путинский проект, который практически всеми националистами трактуется, как неоимперский проект, что этот имперский ужас, эта имперская предубежденность снимается несколько иным рассмотрением всей украинской истории. Первая русская империя, как я ее называю, Киевская новгородская империя – это империя, которая поглотила в себя славянские племена и славянские народы Южной и Северной Руси. Империя, которая включала в себя варягов, то есть европейцев в ту пору. Империя, которая включала в себя хазар, то есть это еврейский фактор. Империя, в которой присутствовали представители дикой степи – кипчаки, половцы. Империя, которая соседствовала с Греций и включала греческие колонии. Империя, которая создавалась среди огромного угротинского населения. Весь этот массив народа жил вместе, он управлялся, между ними происходил товарный обмен, происходил этногенез, происходило смешение этих народов. Через эти народы проходили могучие торговые пути из варяг в греки.

Вся эта первая империя производила восхитительные произведения искусств, чего стоит София Киевская. У этой империи были изумительные политические деятели, чего стоит Ярослав Мудрый, творец кодексов и своеобразного русского римского права. У этой империи были свои святыни и у этой империи была великая историческая судьба, которую замечала Европа, называя эту империю Страной городов.

По существу Украина со своим Киевом, со своими первыми украинскими святыми, со своим княжеским престолом была создательницей первой империи. Украине принадлежит право называть первой имперской страной и этот приоритет, это первородство, является огромным ресурсом для сегодняшней Украины. Украина могла бы быть инициатором создания нового имперского проекта и рассматривать новый имперский проект, как путь путинскую уловку. Этот новый имперский проект мог бы исходить из той великой Украины, которая дышит этой восхитительной имперской идеей, которая создала потрясающую по своей силе имперскую модель, которая потом кочевала из столетия в столетие, из одной имперской формы в другую. Ибо здесь, на Украине в Киеве, возник этот поразительный имперский вихрь, который захватывал в дальнейшем все большее и больше число народов и стран. В конце концов, захватил всю великую Евразию с ее имперской традицией.

Именно сюда, в Киев, на Украину, когда зачахла Византия, когда стал дряхлеть и, в конце концов, пал Константинополь. Сюда пришла Византия, сюда перелетела разноцветная имперская птица. Если уж говорить о том, кто из наших стран или наших городов был Третий Римом, то, наверное, все-таки не Москва, а Киев был Третьим Римом, потому что два Рима – Рим на капитолийских холмах, Рим и византийский Константинополь, они пали, а Третий Рим – Киев, он расцвел. Здесь утвердилось православие, здесь утвердилось имперское сознание. Поэтому вот этот первый опыт, этот дар и это право называться родоначальницей русских империй, а не только матерью городов русских – этот дар является сегодня мощнейшим историческим ресурсом.

Будучи предложенным обеим украинским стихиям и левобережной, прорусской, условно говоря, и правобережной, условно самостийной, националистической – этот проект утоляет и тех, и других. Он не связан с ущемлением украинского мессианства, не связан с ущемлением украинского мирового подвижничества. Ибо он называет Украину творцом великой цивилизации евразийской. Он называет Украину детонатором, через который сложился этот поразительный ансамбль народов и евразийских царств.

Если бы теперь Украина не упиралась, не отталкивала от себя этот евразийский проект из престижно-националистических соображений, а возглавила бы его и внесла в этот евразийский проект свою энергию, свою свежесть, свою метафизику. Если может быть в центре этого проекта и стояла бы та удивительная золотая апсида, в которой, как в коконе, живет по сей день чудесная византийская оранда. Золотая апсида, напоминающая яйцо, из которой и вылетела эта имперская раноцветная птица. Если бы это произошло, то может быть и удалось бы примирить две эти украинские половины на метаисторической части, на метаисторическом уровне. Затем последовательно, шаг за шагом, проецируя эту победу и этот синтез из метаисторической сферы в плоскость реальных политических, экономических и моральных отношений удалось бы консолидировать сегодняшнее украинское общество. С тем, чтобы оно во всей своей целостности, но не замкнутости, а открытости, стала частью будущего великого евразийского государства.

Шовинист исходит из того априорного положения, что лучшим народом в мире является именно его народ. Культура, созданная его народом, лучше, совершеннее всех остальных культур. Его народу одному принадлежит право первенствовать и господствовать над другими народами, которые должны подчиниться ему, приняв его веру, язык и культуру и слиться с ним. Все, что стоит на пути к этому конечному торжеству великого народа, должно быть сметено силой. Так думает шовинист, и, согласно с этим, он и поступает.

Космополит отрицает различия между национальностями. Если такие различия есть, они должны быть уничтожены. Цивилизованное человечество должно быть едино и иметь единую культуру. Нецивилизованные народы должны принять эту культуру, приобщиться к ней и, войдя в семью цивилизованных народов, идти с ними вместе по одному пути мирового прогресса. Цивилизация есть высшее благо, во имя которого надо жертвовать национальными особенностями.

В такой формулировке шовинизм и космополитизм, действительно, как будто резко отличаются друг от друга. В первом господство постулируется для культуры одной этнографически-антропологической особи, во втором – для культуры сверх этнографического человечества.

Однако посмотрим, какое содержание вкладывают европейские космополиты в термины “цивилизация” и “цивилизованное человечество”? Под “цивилизацией” разумеют ту культуру, которую в совместной работе выработали романские и германские народы Европы. Под цивилизованными народами – прежде всего опять-таки тех же романцев и германцев, а затем и те другие народы, которые приняли европейскую культуру.

Таким образом мы видим, что та культура, которая по мнению космополитов должна господствовать в мире, упразднив все прочие культуры, есть культура такой же определенной этнографически-антропологической единицы, как и та единица, о господстве которой мечтает шовинист. Принципиальной разницы тут никакой нет. В самом деле, национальное, этнографически-антропологическое и лингвистическое единство каждого из народов Европы является лишь относительным. Каждый из этих народов представляет собою соединение разных более мелких этнических групп, имеющих свои диалектические, культурные и антропологические особенности, но связанных друг с другом узами родства и общей истории, создавшей некий общий для всех них запас культурных ценностей. Таким образом, шовинист, провозглашая свой народ венцом создания и единственным носителем всех возможных совершенств, на самом деле является поборником целой группы этнических единиц. Мало того, ведь шовинист хочет, чтобы и другие народы слились с его народом, утратив свою национальную физиономию. Ко всем представителям других народов, которые уже так поступили, утратили свой национальный облик и усвоили язык, веру и культуру его народа, шовинист будет относиться, как к своим людям, будет восхвалять те вклады в культуру его народа, которые будут сделаны этими людьми, конечно только, если они верно усвоили тот дух, который ему симпатичен, и сумели вполне отрешиться от своей прежней национальной психологии. К таким инородцам, ассимилировавшимся с господствующим народом, шовинисты всегда относятся несколько подозрительно, особенно если их приобщение совершилось не очень давно, но принципиально их ни один шовинист не отвергает: мы знаем даже, что среди европейских шовинистов есть немало людей, которые своими фамилиями и антропологическими признаками ясно показывают, что по происхождению они вовсе не принадлежат к тому народу, господство которого они так пламенно проповедуют.

Если мы возьмем теперь европейского космополита, то увидим, что, по существу, он не отличается от шовиниста. Та “цивилизация”, та культура, которую он считает наивысшей и перед которой, по его мнению, должны стушеваться все прочие культуры, тоже представляет собою известный запас культурных ценностей, общий нескольким народам, связанным друг с другом узами родства и общей историей. Как шовинист отвлекается от частных особенностей отдельных этнических групп, входящих в состав его народа, так и космополит отбрасывает особенности культур отдельных романо-германских народов и берет только то, что входит в их общий культурный запас. Он тоже признает культурную ценность за деятельностью тех не-романогерманцев, которые вполне восприняли цивилизацию романогерманцев, отбросив от себя все, что противоречит духу этой цивилизации и променяв свою национальную физиономию на общероманогерманскую. Точь в точь, как шовинист, считающий “своими” тех инородцев и иностранцев, которые сумели вполне ассимилироваться с господствующим народом! Даже та враждебность, которую испытывают космополиты по отношению к шовинистам и вообще к тем началам, которые обособляют культуру отдельных романогерманских народов, даже эта враждебность имеет параллель в миросозерцании шовинистов. Именно, шовинисты всегда враждебно настроены ко всяким попыткам сепаратизма, исходящим из отдельных частей их народа. Они стараются стереть, затушевать все те местные особенности, которые могут нарушить единство их народа.

Таким образом, параллелизм между шовинистами и космополитами оказывается полным. Это по существу одно и то же отношение в культуре той этнографически-антропологической единицы, к которой данный человек принадлежит. Разница лишь в том, что шовинист берет более тесную этническую группу, чем космополит; но при этом шовинист все же берет группу не вполне однородную, а космополит, со своей стороны, все же берет определенную этническую группу.

Значит, разница только в степени, а не в принципе.

При оценке европейского космополитизма надо всегда помнить, что слова “человечество”, “общечеловеческая цивилизация” и прочее являются выражениями крайне неточными и что за ними скрываются очень определенные этнографические понятия. Европейская культура не есть культура человечества. Это есть продукт истории определенной этнической группы. Германские и кельтские племена, подвергшиеся в различной пропорции воздействию римской культуры и сильно перемешавшиеся между собой создали известный общий уклад жизни из элементов своей национальной и римской культуры. В силу общих этнографических и географических условий они долго жили одною общей жизнью, в их быте и истории, благодаря постоянному общению друг с другом, общие элементы были настолько значительны, что чувство романогерманского единства бессознательно всегда жило в них. Со временем, как у столь многих других народов, у них проснулась жажда изучать источники их культуры. Столкновение с памятниками римской и греческой культуры вынесло на поверхность идею сверхнациональной, мировой цивилизации, идею свойственную грекоримскому миру. Мы знаем, что эта идея была основана опять-таки на этнографически-географических причинах. Под “всем миром” в Риме, конечно, разумели лишь Orbis terrarum, то есть народы, населявшие бассейн Средиземного моря или тянувшиеся к этому морю, выработавшие в силу постоянного общения друг с другом ряд общих культурных ценностей и, наконец, объединившиеся благодаря нивелирующему воздействию греческой и римской колонизации и римского военного господства. Как бы то ни было, античные космополитические идеи сделались в Европе основой образования. Попав на благоприятную почву бессознательного чувства романогерманского единства, они и породили теоретические основания так называемого европейского “космополитизма”, который правильнее было бы называть откровеннообщероманогерманским шовинизмом.

Вот реальные исторические основания европейских космополитических теорий. Психологическое же основание космополитизма – то же самое, что и основание шовинизма. Это разновидность того бессознательного предрассудка, той особой психологии, которую лучше всего назвать эгоцентризмом. Человек с ярко выраженной эгоцентрической психологией бессознательно считает себя центром вселенной, венцом создания, лучшим, наиболее совершенным из всех существ. Из двух других существ, то, которое к нему ближе, более на него похоже, – лучше, а то, которое дальше отстоит от него, – хуже. Поэтому, всякая естественная группа существ, к которой этот человек принадлежит, признается им самой совершенной. Его семья, его сословие, его народ, его племя, его раса – лучше всех остальных, подобных им. Точно также, та порода, к которой он принадлежит, именно, человеческая порода – совершеннее всех других видов млекопитающих, сами млекопитающие – совершеннее других позвоночных животных, животные, в свою очередь – совершеннее растений, а органический мир – совершеннее неорганического. От этой психологии, в том или ином объеме, никто не свободен. Наука сама еще не вполне освободилась от нее и всякое завоевание науки на пользу к освобождению от эгоцентрических предрассудков дается с величайшими затруднениями.

Эгоцентрическая психология проникает все миросозерцание весьма многих людей. Вполне освободиться от нее редко кому удается. Но крайние ее проявления легко заметны, нелепость их очевидна, и потому они обыкновенно вызывают осуждение, протест или насмешки. Человек, уверенный в том, что он всех умнее, всех лучше, и что все у него хорошо, подвергается насмешкам окружающих, а если он при этом агрессивен, получает и заслуженные щелчки. Семьи, наивно убежденные в том, что все их члены гениальны, умны и красивы, обыкновенно служат посмешищем для своих знакомых, рассказывающих о них забавные анекдоты. Такие крайние проявления эгоцентризма редки и обыкновенно встречают отпор. Иначе обстоит дело, когда эгоцентризм распространяется на более широкую группу лиц. Здесь отпор тоже обыкновенно имеется, но сломить такой эгоцентризм труднее. Чаще всего дело разрешается борьбой двух эгоцентрически настроенных групп при чем победитель остается при своем убеждении. Это имеет место, например, при классовой или социальной борьбе. Буржуазия, свергающая аристократию, столь же уверена в своем превосходстве над всеми прочими сословиями, как и свергнутая ею аристократия. Пролетариат, борющийся с буржуазией, тоже считает себя “солью земли”, лучшим из всех классов народа. Впрочем, тут эгоцентризм все-таки ясен, и люди с более сознательной головой, более “широкие”, умеют обыкновенно возвышаться над этими предрассудками. Труднее освободиться от тех же предрассудков, когда дело идет об этнических группах. Здесь люди оказываются чуткими к пониманию истинной сущности эгоцентрических предрассудков далеко не в равной мере. Многие пруссаки-пангерманцы резко осуждают своих единоплеменников пруссаков, превозносящих прусский народ перед всеми другими немцами, и считают их “квасной патриотизм” смешным и узким. Вместе с тем, положение, что немецкое племя в целом есть наивысшее достижение, цвет человечества – не вызывает в их уме никакого сомнения и до романогерманского шовинизма, так называемого космополитизма, они не могут подняться. Но пруссак-космополит одинаково возмущается своим соотечественником-пангерманцем, клеймит его направление как узкий шовинизм, а сам не замечает, что он сам такой же шовинист, только не немецкий, а общероманогерманский. Таким образом, здесь дело только в степени чуткости; один немного сильнее чувствует эгоцентрическую основу шовинизма, другой немного слабее. Во всяком случае, чуткость европейцев по этому вопросу весьма относительна. Дальше так называемого космополитизма, т.е. романогерманского шовинизма, редко кто поднимается. Европейцев же, которые признавали бы культуры так называемых “дикарей” равноценными с культурой романогерманской – таких европейцев мы не знаем вовсе. Кажется, их просто нет.

* * *

Из предыдущего совершенно ясно, как должен относиться добросовестный романогерманец к шовинизму и к космополитизму. Он должен сознать, что как тот, так и другой основаны на эгоцентрической психологии. Должен сознать, что эта психология есть начало нелогическое, а потому не может служить базой для какой-либо теории. Мало того, ему нетрудно понять, что эгоцентризм по существу антикультурен и антисоциален, что он препятствует общежитию в широком смысле слова, т.е. свободному общению всяких существ. Ясно должно быть всякому, что тот или иной вид эгоцентризма может быть оправдан только силой, что, как сказано выше, он есть всегда удел лишь победителя. Потому-то и не идут европейцы дальше своего общероманогерманского шовинизма, что силой победить любой народ можно, но все романогерманское племя в своем целом настолько физически сильно, что его никто силой не победит.

Но лишь только все это дойдет до сознания предполагаемого нами чуткого и добросовестного романогерманца, как в его душе сейчас же произойдет коллизия. Вся его духовная культура, все его миросозерцание основаны на вере в то, что бессознательная душевная жизнь и все предрассудки, основанные на этой душевной жизни, должны уступать место перед указаниями разума, логики, что только на логических научных основаниях можно строить какие-либо теории. Все его правосознание основано на отвержении тех начал, которые препятствуют свободному общению между людьми. Вся его этика отвергает решение вопросов грубой силой. И вдруг оказывается, что космополитизм основан на эгоцентризме! Космополитизм, эта вершина романогерманской цивилизации, покоится на таких основаниях, которые коренным образом противоречат всем основным лозунгам этой цивилизации. В основе космополитизма, этой религии общечеловеческой, оказывается антикультурное начало – эгоцентризм. Положение трагическое, но выход из него только один. Добросовестный романогерманец должен навсегда отказаться как от шовинизма, так и от, так называемого, космополитизма, а следовательно и от всех тех взглядов на национальный вопрос, которые занимают среднее положение между этими двумя крайними точками.

Но какое положение по отношению к европейскому шовинизму и космополитизму должны занять не-романогерманцы, представители тех народов, которые не участвовали с самого начала в создании так наз. европейской цивилизации?

Эгоцентризм заслуживает осуждения не только с точки зрения одной европейской романогерманской культуры, но и с точки зрения всякой культуры, ибо это есть начало антисоциальное, разрушающее всякое культурное общение между людьми. Поэтому, если среди не-романогерманского народа имеются шовинисты, проповедующие, что их народ – народ избранный, что его культуре все прочие народы должны подчиниться, то с такими шовинистами следует бороться всем их единоплеменникам. Но как быть, если в таком народе появятся люди, которые будут проповедовать господство в мире не своего народа, а какого-нибудь другого, иностранного народа, своим же соплеменникам будут предлагать во всем ассимилироваться с этим “мировым народом”. Ведь в такой проповеди никакого эгоцентризма не будет, – наоборот, будет высший эксцентризм. Следовательно, осудить ее совершенно так же, как осуждается шовинизм – невозможно. Но, с другой стороны, разве сущность учения не важнее личности проповедника? Если бы господство народа А над В проповедовал представитель народа А, это было бы шовинизмом, проявлением эгоцентрической психологии, и такая проповедь должна была бы встречать законный отпор как среди В, так и среди А. Но неужели все дело совершенно изменится, лишь только к голосу представителя народа А присоединится представитель народа В? — Конечно нет; шовинизм останется шовинизмом. Главным действующим лицом во всем этом предполагаемом эпизоде является, конечно, представитель народа А. Его устами говорит воля к порабощению, истинный смысл шовинистических теорий. Наоборот, голос представителя народа В, может быть, и громче, но, по существу, менее значителен. Представитель В лишь поверил аргументу представителя А, уверовал в силу народа А, дал увлечь себя, а, может быть, и просто был подкуплен. Представитель А ратует за себя, представитель В – за другого: устами В, в сущности, говорит А, и поэтому мы всегда вправе рассматривать такую проповедь, как тот же замаскированный шовинизм.

Все эти рассуждения, в общем, довольно бесцельны. Такие вещи не стоит долго и логически доказывать. Всякому ясно, как бы он отнесся к своему соплеменнику, если бы тот стал проповедовать, что его народу следует отречься от родной веры, языка, культуры и постараться ассимилироваться с соседним народом – скажем, с народом Х. Всякий, конечно, отнесся бы к такому человеку либо как к сумасшедшему, либо как к одураченному народом Х типу, утратившему всякое национальное самолюбие, либо, наконец, как к эмиссару народа Х, присланному вести пропаганду за соответствующее вознаграждение. Во всяком случае, за спиной этого господина, всякий, конечно, заподозрил бы шовиниста из народа Х, руководящего сознательно или бессознательно его словами. Наше отношение к такой проповеди определялось бы отнюдь не тем, что она исходит от соотечественника: мы бы смотрели на нее непременно, как на исходящую от того народа, господство которого в данном случае проповедуется. Что наше отношение к подобной проповеди не может не быть самым отрицательным, в этом сомневаться не приходится. Ни один нормальный народ в мире, особенно народ сорганизованный в государство, не может добровольно допустить уничтожения своей национальной физиономии во имя ассимиляции, хотя бы с более совершенным народом. На шовинистические домогательства иностранцев всякий уважающий себя народ ответит вместе с Леонидом спартанским: “приди и возьми” и будет отстаивать свое национальное существование с оружием в руках, хотя бы поражение было неминуемо.

Все это кажется очевидным, а между тем в мире есть масса фактов, противоречащих всему этому. Европейский космополитизм, который, как мы видели выше, есть ничто иное, как общероманогерманский шовинизм, распространяется среди не-романогерманских народов с большою быстротою и с весьма незначительными затруднениями. Среди славян, арабов, турок, индусов, китайцев и японцев таких космополитов уже очень много. Многие из них даже гораздо ортодоксальнее, чем их европейские собратья, в отвержении национальных особенностей, в презрении ко всякой не романогерманской культуре и проч.

Чем объясняется это противоречие? Почему общероманогерманский шовинизм имеет бесспорный успех у славян, тогда как достаточно малейшего намека на германофильскую пропаганду, чтобы заставить славянина насторожиться? Почему русский интеллигент с возмущением отвергает мысль о том, что он может служить орудием немецких юнкеров-националистов, между тем как подчинение общероманогерманским шовинистам того же русского интеллигента не страшит?

Разгадка кроется, конечно, в гипнозе слов.

Как сказано выше, романогерманцы были всегда столь наивно уверены в том, что только они – люди, что называли себя “человечеством”, свою культуру – “общечеловеческой цивилизацией”, и, наконец, свои шовинизм – “космополитизмом”. Этой терминологией они сумели замаскировать все то реальное этнографическое содержание, которое, на самом деле, заключается во всех этих понятиях. Тем самым, все эти понятия сделались приемлемыми для представителей других этнических групп. Передавая иноплеменным народам те произведения своей материальной культуры, которые больше всего можно назвать универсальными (предметы военного снаряжения и механические приспособления для передвижения) – романогерманцы вместе с ними подсовывают и свои “универсальные” идеи и подносят их именно в такой форме, с тщательным замазыванием этнографической сущности этих идей.

Итак, распространение т. наз. европейского космополитизма среди не-романогерманских народов есть чистое недоразумение. Те, кто поддался пропаганде романогерманских шовинистов, были введены в заблуждение словами “человечество”, “общечеловеческий”, “цивилизация”, “мировой прогресс” и проч. Все эти слова были поняты буквально, тогда как за ними, на самом деле, скрываются очень определенные и весьма узкие этнографические понятия.

Одураченные романогерманцами “интеллигенты” не-романогерманских народов должны понять свою ошибку. Они должны понять, что та культура, которую им поднесли под видом общечеловеческой цивилизации, на самом деле, есть культура лишь определенной этнической группы романских и германских народов. Это прозрение, разумеется, должно значительно изменить их отношение к культуре собственного народа и заставить их призадуматься над тем, правы ли они, стараясь, во имя каких-то “общечеловеческих” (а, на самом деле, романогерманских, т.е. иностранных) идеалов, навязывать своему народу чужую культуру и искоренять в нем черты национальной самобытности. Решить этот вопрос они могут лишь после зрелого и логического обследования притязаний романогерманцев на звание “цивилизованного человечества”. Принять или не принять романогерманскую культуру можно только после решения целого ряда вопросов, а именно:

1) Можно ли объективно доказать, что культура романогерманцев совершеннее всех прочих культур, ныне существующих или когда-либо существовавших на земле?

2) Возможно ли полное приобщение народа к культуре, выработанной другим народом, при том приобщение без антропологического смешения обоих народов между собой?

3) Является ли приобщение к европейской культуре (поскольку такое приобщение возможно) благом или злом?

Вопросы эти обязан поставить и, так или иначе, разрешить всякий, кто сознает сущность европейского космополитизма, как общероманогерманского шовинизма. И только при утвердительном ответе на все эти вопросы всеобщая европеизация может быть признана необходимой и желательной. При отрицательном же ответе эта европеизация должна быть отвергнута и тут уже должны быть поставлены новые вопросы:

4) Является ли всеобщая европеизация неизбежной?

5) Как бороться с ее отрицательными последствиями?

В последующем изложении мы попытаемся разрешить все поставленные нами вопросы. Для того, однако, чтобы решение их было правильно и, главное, плодотворно, мы должны пригласить наших читателей на время отказаться совершенно от эгоцентрических предрассудков, от кумиров “общечеловеческой цивилизации” и вообще от характерного для романогерманской науки способа мышления. Отказ этот – дело нелегкое, ибо предрассудки, о которых идет речь, глубоко укоренились в сознании всякого европейски “образованного” человека. Но отказ этот необходим в целях объективности.

Уже в мифологическом и религиозном сознании людей, отражающем представление об огромном значении вербального логоса в их жизни, содержится ключ к решению проблемы происхождения русского народа, ключ к ответу на сокровенный вопрос: кто мы? В своё время знаменитый польский филолог и историк Александр Брюкнер (Brьckner) (18561935) сказал: «Кто верно истолкует название Руси, тот получит ключи к разъяснению её первоначальной истории». (О.Н. Трубачёв подтвердил правоту данного суждения)2. Теперь мы знаем ответ на данный вопрос, центральный для русского мировоззрения. Прежние затруднения с поиском ответа отчасти объясняется тем обстоятельством, что в разных исторических сведениях один и тот же народ мог фигурировать под разными именами, что вносило путаницу в умы историков.

Особенно большую опасность для исторической истины представляет эпонимическая недооценка существующих различий между собственными и нарицательными именами народов. Собственным именем народа, писал Юрий Венелин, «должно называть то, коим он сам себя именует; нарицательным то, коим его называют другие народы; посему, например, дойчеры есть собственное, немцы нарицательное» (Юрий Венелин. Истоки Руси и славянства. М.: Институт русской цивилизации, 2011, с.812). Собственное имя русского народа с самого зарождения так и есть: русь, русичи, росены. А те, кто находился с ним в самых близких, родственных, отношениях, называли себя словенами. Общий же эпоним для тех и других венеты. (Слово «славяне» сравнительно позднего происхождения; в древности его не существовало). Так вот со словом «Русь» выделилось племенное сообщество людей, владеющих речью3 и сознающих себя в качестве носителей этой божественной благодати. И совсем нетрудно убедиться в истинности данного суждения. Стоит для начала хотя бы обратить внимание на термин «отречение». Словари древнерусского языка трактуют его двояко: с одной стороны «отречение» означает изречение, слово; с другой стороны, оно имеет смысл отрицания, отрешения. Вполне очевидно, что во втором смысле «отречение человека» означало у наших предков отрешение его от языка, от речи, и, следовательно, от тех, кто обладает речью.

История свидетельствует о том, что народы, вступившие на поприще исторического бытия с осознанием того, что они наделены божественным даром речи, даром слова4, понимают или интуитивно чувствуют свою мессианскую роль в истории. Накануне Великой Отечественной войны Пётр Степанович Боранецкий (19001965(?) разъяснял, с каким народом придётся столкнуться тем, кто готовит нападение на Советскую Россию. Есть народы, писал он, для которых необходимое условие их существования и развития состоит в том, что, освещая перед собой дорогу в будущее, они вместе с тем должны светить и другим. Отнимите у такого народа данную функцию функцию «всечеловечности», по выражению Достоевского, и этот народ погибнет. Именно к такому этническому типу относится русский народ. Каждый народ, указывал Боранецкий, обретает своё национальное сознание прежде, чем общечеловеческое, если он вообще способен подняться до национального состояния. Русский же народ производит такое впечатление, что он общечеловеческое сознание обрёл прежде, чем национальное. «Ибо можно сказать, что универсализм есть сущность русского национализма. И в этом его высокое и духовно знаменательное преимущество: он как бы в самом себе несёт своё высшее творческое преодоление» (П. Боранецкий. К идее нового человечества // Третья Россия, 1939, № 9, с.97). Великие народы, по глубокому убеждению Боранецкого, всегда в той или иной мере универсалистичны. Потому-то и истинно великий Русский народ есть народ универсалистический по существу: «на его вселенскости, всечеловечности сходились все его характеристики, как друзей, так даже и врагов» (там же).

Универсалистическая миссия русского народа состоит в том, что он вносит свою лепту в исторический процесс развития всего человечества в форме установки на овладение историческим временем. Историческое время не есть механически нивелированное время, складывающееся из последовательности, направленной из прошлого в будущее, отдельных мгновений, обозначаемых словом «теперь». Аристотель отчасти был прав, когда определял время как меру движения. Но историческое время прометеистов соотносится не с механическим движением, а с движением в бесконечном, с движением в трансцендентной области действительности.

В индуизме и буддизме эту область принято называть пустотой («шуньята»), в христианстве она соотносится с концом всех времён, суммарно отсчитываемых с момента сотворения мира и первого человека Адама. За пределами «всех времён» христиане усматривают, согласно Откровению апостола Иоанна, судный день, второе пришествие Христа, воскрешение, по воле Бога, всех тех, кто ушёл из жизни. Суждения прометеистов в подходе к решению проблемы жизни и смерти выглядят иначе. Они относят смерть к категории нравственного зла и считают, что его можно победить в процессе овладения временем. Тем самым они отклоняют призывы к пассивному ожиданию судного дня.

В математическом плане концепция исторического времени выражается как запредельная область актуальной бесконечности разных ступеней бесконечного, каждая из которых вычленяется посредством собственной меры бесконечного. В физическом плане эта запредельная (трансцендентная) область отождествляется с физическим вакуумом5. Не вдаваясь в детали математического и квантово-физического отображения исторического времени, отметим только, что путь к решению данной задачи был открыт Н.И. Лобачевским, создавшим не-евклидову геометрию. Оценивая национально-культурное значение открытия Лобачевского, Д.И. Менделеев писал: «Геометрические знания составили основу всей точной науки, а самобытность геометрии Лобачевского зарю самостоятельного развития науки в России».

Геометрия Лобачевского оказала огромное влияние не только на развитие математических и естественно-научных знаний, но и знаний исторических, социально-гуманитарных. До открытия не-евклидовой геометрии понятие исторического времени имело чисто метафорическое (образное) значение. А после её открытия это понятие получило строго научное значение. Раньше не было научной постановки вопроса о скрытом движении и, следовательно, о скрытом течении времени. Так, дарвиновская теория эволюции в животном мире была беспомощной при объяснении таких эволюционных процессов, как, скажем, процесс превращения архиптерикса в птицу. Ведь никаких переходных форм между двумя видами этих организмов не найдено, да их и не существует в природе. А концепция скрытой эволюции, скрытого течения времени позволяет дать вполне научное объяснение данному факту на том основании, что время не прекращает свою работу (созидательную или разрушительную) и в трансцендентной области действительности.

Руководствуясь подобного рода соображениями, Боранецкий пришёл к выводу, что и сам Бог не остаётся неизменным во времени. История творит Бога, потому что Бог творит историю. Сравнивая свою концепцию победы над смертью с установкой Н.Ф. Фёдорова на воскрешение предков, Боранецкий в письме к К.А. Чхеидзе (март 1932 г.) разъяснял, в чём состоит различие между ним и Фёдоровым. «в моей статье, указывал он, говорится о воскресении и воскрешении Бога; отсюда не «регуляция природы» – что мне представляется в значительной мере уже выполненной миссией з<aпадно>eв<ропейской> циви<лизации>, а «организация истории». У Фёдорова всё, к сожалению, на христианстве, я же не считаю себя христианином. Конечно, при желании, можно было бы найти кое-что общее, но <только> в том, что объединяет всю современную мысль <..>» (цит. по: Н.Ф. Фёдоров. Pro et contra. Антология, кн. вторая. СПб., 2008, с.741). В полемическом задоре Боранецкий бросил фразу «я же не считаю себя христианином». Но эта фраза вовсе не свидетельствует о его отказе вообще от христианства, а только об отказе от католического кредо, постулирующего крайнюю степень безволия человека («без воли божьей ни один волос не упадёт с головы человека»). К тому же Боранецкий не мог примириться с религиозно-мистической версией «потустороннего мира».

Прометеистическая установка на восприятие исторического времени позволяет точнее оценивать прошлое в свете будущего, а будущее в свете прошлого. Так, нынешние историки и социологи перечисляют множество разных причин, повлекших за собою нашу государственную катастрофу распад Советского Союза. В их числе: ориентация на конвергенцию социализма с капитализмом, предательство властной верхушки, бюрократизация партийной номенклатуры, маразм генсеков и т.д. и т.п. Всё это верно, да только в отношении поверхностных причин в сочетании с их следствиями. Основная же причина распада СССР носит глубинный, трансцендентный характер. И нам предстоит её выявить.

В календаре второй половины двадцатого столетия выделяются две метки: красная и чёрная. Красным цветом помечен год 1961, чёрным год 1991. 1961 год, ознаменованный прорывом русского советского человека в открытое космическое пространство, был апогеем достижений нашей страны в социалистическом строительстве. 1991 год дата национальной катастрофы. После космического подвига Юрия Гагарина вставал вопрос о перспективах дальнейшего развития космических исследований. Надо было решать проблему согласования социалистического уклада жизни с жизнью Земной биосферы и с жизнью вселенского космоса. Выяснилось, однако, что экстенсивный способ освоения космического пространства (полёты на Луну, на Марс и на другие планеты солнечной системы) наталкивается на какие-то неизведанные препятствия, на множество непредсказуемых «аномальных» явлений. В условиях сложной конкуренции СССР и США в космической отрасли военной промышленности обеим странам пришлось свёртывать космические программы. (В США всё это началось после того, как американские астронавты побывали на Луне). Американцы быстро и трезво оценили свои возможности по предотвращению космических опасностей и переключились на тематику звёздных войн (СОИ), запугивая жупелом СОИ Советский Союз, вынуждая его изыскивать дополнительные экономические средства для «асимметричного ответа». А у нас примерно в то же время Хрущёв объявил о планах построения коммунизма, который, по его представлениям, должен был наступить уже в 1985 году. Очередная программа КПСС предусматривала повышение материального благосостояния народа, или, если сказать точнее, повышение уровня потребления.

И пошла плясать губерния! Творческий двусторонний (экстенсивный и интенсивный) способ освоения космического пространства был подменён мистифицированными версиями об экстрасенсах, о посещении Земли инопланетянами, о подготовке войн с инопланетным разумом и т.д., и т.п. Со всем этим информационным мусором каждый из нас хорошо знаком. Нет необходимости лишний его расписывать, а просто надо понять, что космический мистицизм является одной из форм идеологических диверсий, направленных, в первую очередь, против России. Вместе с тем пора понять и самое важное, самое главное: Советский Союз не мог победить США и блок НАТО в развязанной против него «холодной» войне без решения космической проблемы, столкнувшей человечество с непредвиденными дотоле обстоятельствами.

Дело в том, что исследование природных явлений как внутри Земной биосферы, так и вне, средствами ракетно-космического комплекса подвело к пределу прежних установок на технические методы покорения Природы, вторжения в её тайны. В новых условиях уже нельзя было руководствоваться логикой познания, в которой категория истины абстрагирована от категории добра, лишена нравственного содержания. К сожалению, логика Васильева, созданная в 10-х годах двадцатого столетия, логика, апеллирующая к нравственному императиву, находилось в СССР под запретом до 1985 года. Не была востребована и концепция биосферического опыта, разработанная В.И. Вернадским и П.А. Флоренским. В их переписке мы находим указание на принципиальное отличие биосферического опыта от опыта прежней «механической» эпохи. Главное в нашем открытии состоит в том, писал Флоренский, что, переходя на новый путь познания и провозглашая «верность Земле», что и соответствует биосферическому опыту, «мы должны настаивать на категориальном понятии жизни, т.е. коренном, и, во всяком случае, не выводимом из наивных моделей механики факте жизни, но, наоборот, их порождающем» (Письмо В.И. Вернадскому, сентябрь 1929 г. // Грёзы о Земле и Небе. Антология русского космизма. СПб., 1995, с. 118).

А были ли в Советском Союзе в эпоху Юрия Гагарина люди учёные и конструкторы, которые понимали значение нравственного императива в разработке ракетно-космических изысканий? Со всей определённостью можем ответить, что были, хотя и немногие. К числу этих немногих принадлежал Глеб Евгеньевич Лозино-Лозинский (19092001). Его аэрокосмический летательный аппарат «Спираль» не только делал бессмысленными все американские затраты на подготовку звёздных войн, но и демонстрировал методику проведения космических исследований в окрестности Земли без огромных затрат на громоздкую и дорогостоящую ракетную технику, без нанесения экологического урона окружающей нас природной среде. Творческий потенциал Лозино-Лозинского имел прометеевскую закваску. Но в правящей элите СССР того времени преобладали те самые, чьи интересы состояли в том, чтобы погасить этот творческий потенциал. Впоследствии по их указаниям была потоплена в океане советская орбитальная станция «Мир».

Если оценивать с положительной стороны время восхождение страны советов к апогею 1961 года, то, естественно, нельзя отрешиться, как бы кто того ни хотел, от имени Сталина. Идут ожесточённые споры о том, кем он был: злодеем или благодетелем? Ответ на данный вопрос во многом зависит от того, в каких масштабах рассматривается его деятельность: идёт ли речь о России или о мировом сообществе в целом. Пётр Степанович Боранецкий увидел в личности Сталина многое из того, чего не могли увидеть или предугадать другие. В статье ««Пётр Великий» или «Николай кровавый». Загадка Сталина» автор указывает, что сколь бы противоречивой ни казалась нам личность Сталина, проявляющаяся ненависть врагов России к нему служит аргументом в его пользу («Третья Россия» №9. 1939, с.32). Заслуга Сталина, по мысли автора, состоит в том, что он поставил преграду на пути всеразлагающего троцкизма. Если мы наблюдаем, указывал Боранецкий, превращение марксистской идеократии в сталинскую автократию, и тем самым превращение как бы истории в биографию, то этот факт, уже сам по себе, свидетельствует о некоторых многообещающих возможностях (там же, с.34).

Согласно прометеевскому видению политической обстановки в России, в ней, по утверждению Боранецкого, борются три главные силы и рода настроений: основная, решающая новая национально-народная стихия и две побочных: слева деградирующие остатки коммарксизма, наиболее чистое выражение троцкизма, и справа остатки старой дореволюционной России, также всё более тающие и распыляющиеся. И вот Сталин, говорит Боранецкий, всё время балансирует между главной и основной из этих трёх сил, всё возрастающей и консолидирующейся, и побочной слева, всё более разлагающейся и тающей. «И так как первая всё более консолидируется и возрастает, а вторая всё более разлагается и распыляется, то и он всё более отходит от второй и сближается с первой. Но хватит ли у него мужества, решимости и исторической прозорливости, чтоб окончательно порвать со второй и возглавить первую <…> это вопрос биографического порядка, и тут никакие, социологически обоснованные прогнозы, невозможны» (там же, с.33).

Дальнейшее развитие политической, экономической и военной ситуации в Советской Росси и вокруг неё показало, что надеждам Боранецкого не суждено было сбыться. Сталин смог использовать и даже возглавить консолидирующуюся русскую силу в годы Великой Отечественной войны, привести страну к победе. Но дальнейшее продвижение по этому пути замедлилось и, в конце концов, прекратилось.

Выше же говорилось о том, что, согласно прометеистическому взгляду на мир, будущее и прошлое коррелятивны: как сквозь будущее, по словам самого Боранецкого, можно видеть прошлое, так сквозь прошлое можно предвидеть будущее (П. Боранецкий. О новом общественном идеале. Грядущая Атлантида // Третья Россия, 1935, № 6, с.50). В этом плане в плане ретроспективного и перспективного во времени мировидения более точную оценку личности Сталина дал М.А. Булгаков. Имеется в виду его историко-художественный роман «Мастер и Маргарита». Есть два сюжета в этом романе: один открытый, чисто художественный, другой скрытый, исторический. В контексте открытого сюжета действуют такие персонажи, как Мастер, Маргарита, Берлиоз, поэт Иван Понырёв, Воланд и пр. За ними витают тени далёкого прошлого: Понтий Пилат, Каифа, синедрион, обречённый на казнь Иешуа Га-Ноцри. В контексте скрытого сюжета располагаются их реальные прообразы, которые выведены на поверхность, в частности, в книге А. Абрашкина и Г. Макарова «Тайнопись «Мастера и Маргариты». Между строк великого романа» (М.: «Вече», 2006). Если реальный прообраз Берлиоза современник Булгакова Максим Горький, то личность Понтия Пилата соотносится с личностью Сталина.

Отстаивая интересы Римской империи, добиваясь спокойствия в её иудейской провинции, Понтий Пилат пошёл на уступки синедриону и подписал смертный приговор Иисусу Христу. Так и Сталин, защищая интересы Советской империи, вынужден был приносить в жертву русский народ, чего неуклонно требовал синедрион. И мы не можем не согласиться с этим выводом. Авторы «Тайнописи» заканчивают свою книгу такими словами: «Булгаков много думал о Сталине и вёл с ним мысленный диалог. История об Иешуа и Пилате таит в себе его отголоски. Сталин спас Булгакова от расправы писательского «синедриона» 19291930 годов. <…>. Сталин лишь однажды разговаривал с Булгаковым по телефону. От личной встречи с писателем он уклонился. Но вождь был одним из тех немногих, кто смог бы понять заключительный слова Мастера, предназначенные Пилату: «Свободен! Свободен! Он ждёт тебя!..».

Должно быть, Булгаков предчувствовал, что в будущем Сталин принесёт покаяние за страшные грехи перед русским народом. И оно действительно прозвучало в известном выступлении Сталина на приёме в Кремле в честь командующих войсками Красной армии 24 мая 1945 года, когда Сталин произнёс: «Товарищи, разрешите мне поднять ещё один, последний тост. Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа, и прежде всего, русского народа».

Было, значит, покаяние, но, к нашему сожалению, и после него немногое изменилось в лучшую сторону, если иметь виду участь именно русского народа. Самый большой грех советской власти это внутриутробное убийство детей (женские аборты). Во время правления Сталина с этим злом боролись административными методами. Они уменьшали масштабы таких преступлений, но не могли быть достаточно эффективными, так как не опирались на «наивную» веру, что у человека есть душа. После смерти Сталина внутриутробное убийство детей приняло чудовищные масштабы, ещё больше возросшие в процессе «перестройки. Само собой понятно, что идеология прометеизма несовместима и с этим видом нравственного зла. Ведь если, скажем, мы обратимся к Философии общего дела Н.Ф. Фёдорова, то в ней ставится задача не только сохранения нарождающейся жизни, но и более фундаментальная задача: воскрешение предков.

Боранецкий Фёдорова критиковал, но не за постановку цели, а за непригодность предлагаемых им методов для её достижения. А сам он прокладывал путь к победе над смертью, апеллируя к двум законам мироздания: к закону относительности, как к закону материального бытия, и к закону абсолютности, как к закону духовного бытия. Победа творческого начала духа над деструктивным началом материи, писал он, есть победа абсолютного над относительным, творческая победа человека над смертью. Такая победа равноценна воплощению мифа об Атлантиде в жизнь. Если для человека теологического миросозерцания тема Атлантиды есть тема апокалиптического ужаса, нигилистического отрицания, то для человека титанического миросозерцания это тема прометеевского торжества, творческого утверждения, ибо движущее чувство, в котором живёт первый, священный страх, движущее чувство, в котором живёт второй творческая радость. «Это обусловливается уже ретроспективной и футуристической установкой одного и другого, при которой в первом случае всё становится хуже и удалятся от Идеала, во втором всё, в конце концов, становится лучше и приближается к Идеалу. Для первого мир идёт к предельному Отрицанию всего, к Апокалипсису всемирно-исторического свершения, для второго он идёт к абсолютному Утверждению всего, к Апофеозу всемирно-исторического свершения, к победе над смертью и всеобщему ВосстаниюВоскрешению» (П. Боранецкий. О новом общественном идеале. Грядущая Атлантида // Третья Россия, 1935, № 6, с.62)

Теперь мы сказали бы, что творческая работа в космосе имеет два измерения вширь и вглубь: вширь пространственная протяжённость, вглубь время. Освоение времени (В.Н. Муравьёв) позволяет проникнуть в ту самую трансцендентную область действительности (физический вакуум), в которой историческое время становится инструментом титанического творчества. В 20-х годах прошлого столетия российские евразийцы уже подходили к постановке проблемы воссоздания творческого идеала (исторического задания, по терминологии П.П. Сувчинского) в среде русского народа и других коренных народов России. «К началу мировой войны, писал Сувчинский, державно-исторического задания и самопонимания Россия не имела. Они были утрачены раньше» (см.: Русский узел евразийства. Восток в русской мысли (сборник трудов евразийцев). М.: «Беловодье», 1997, с.209). Хуже того: они были подменены ложной установкой на европейскую просвещённость и уравнительный прогресс. Отсюда проистекает, по словам Сувчинского, беспомощность русского правительства и русского «охранения» в деле прямого внушения народу его исторического достоинства в условиях, когда надвигалась Русская революция, которая отнюдь не была неожиданной катастрофой. «Установка сознания русской интеллигенции, отмечал Сувчинский, была точной, и её тактика была последовательной: на русскую веру, культуру и быт было положено клеймо дикарства, варварства и обскурантизма. Выставлялась единая цель европейская просвещённость и уравнительный прогресс» (там же, с.209210).

И хотя на вопрос, какой должна быть верная установка на то, чтобы выполнить аутентичное историческое задание России, чёткого ответа евразийцы дать не смогли, всё же направление поисков было ими указано. В статье «К преодолению революции» Сувчинский завещал: «Далеко назад и далеко вперёд, но ни в коем случае не к близкому прошлому вот куда должна звать будущая русская «реакция»» (там же, с.219).

Как же далеко мы можем заглянуть в прошлое, чтобы предвидеть будущее и стать в нём хозяевами своей судьбы? По достаточно достоверным историческим и археологическим данным история русского народа начинается, по крайней мере, с эпохи Троянской войны, развязанной ахейцами против Священной Трои в XII столетии до н.э. Как полагают наиболее осведомлённые и квалифицированные современные историки (А.Г. Кузьмин в нашей стране, Фрэнк Джозеф за рубежом), Троянская война была первой мировой войной6. А вторая мировая война это единая военная страда XX столетия, в центре которой находилась Россия. В обеих этих войнах русский народ стоял на стороне закона духовного бытия. В первую мировую войну то были городские жители самой Трои, пофлагоны (поблагоны) с их вождём Пилеменом, фригийцы (бригийцы, прибрежные жители).

Священная Троя пала, но она оставила свой духовный след в античном мире в области науки и философии. Там, на западном побережье Малой Азии, впервые в истории в VIIV вв. до н.э. возникла Ионийская школа философии (Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, Гераклит). Едва ли ошибёмся в утверждении, что апейрон Анаксимандра, как беспредельный, бесконечный во времени субстрат всех вещей, был и остаётся до сих пор первым понятийным прообразом физического вакуума. Если водная стихия Фалеса и воздушная стихия Анаксимена были впоследствии освоены человеком преимущественно по закону материального бытия, то подступы к освоению космического пространства, к освоению трансцендентной стихии физического вакуума нуждаются в учёте закона духовного бытия.

Историческое задание русского народа отражено в его этнониме, о чём уже было сказано выше. Выдающийся немецкий философ Мартин Хайдеггер (18891976) назвал духовное бытие Боранецкого просто Бытием (Daseyn). Вместе с тем он напомнил, что именно Бытие является источником происхождения человеческого языка, речи. Термины Речь и Русь стоят в одном понятийном ряду, стоят на страже закона духовного бытия.

В нынешних условиях развития Земной цивилизации только прометеизм, по нашему убеждению, может достойно ответить на ту угрозу человечеству, которая исходит от глобализаторов с их планами установления всемирного господства. Суть этих планов достаточно полно раскрывается в статьях и книгах таких наших известных мыслителей, как А.С. Панарин, В.Ю. Катасонов, С.А. Батчиков. В них читатель, в частности, узнаёт о наличии органической связи процентного и электронного рабства. Статья Батчикова «О глобализации» (электронная версия ) наводит на мысль о конкретных способах борьбы с этими уродливыми, чужеродными для нормальных людей, явлениями капитализма и его высшей стадии империализма.

Современный капиталистический Запад, пишет Батчиков, возник в результате культурной мутации, которая разделила человека и природу, субъекта и объект, слово и вещь. Бумажные деньги отделились от золотого эквивалента вещи, материальной ценности. Они стали жить своей жизнью, как Тень, освободившаяся от своего Хозяина. Возник финансовый капитал, деньги «по природе своей стали плодоносны». Сегодня «электронные деньги» оторвались от бумажных, и этот разрыв глубже прежнего теперь уже знак оторвался от слова и потерял всякую связь со смыслом. Произошел, как говорят, разрыв между семиотикой и семантикой.

«Деньги, освобожденные, согласно постулатам монетаризма, от «архаичной» связи с натуральными экономическими показателями, наращиваются и «сгорают» вне всякой связи с состоянием реального хозяйства. Финансовые игроки оперируют с семиотической сутью новых денег, позволяющей создавать виртуальные финансовые пирамиды. Но, выступая как потребитель богатства и заказчик дорогостоящих реальных войн и политических провокаций, эта нео-буржуазия требует за свои виртуальные деньги твердой наличности и получает ее за счет ограбления человечества. Причем ограбления вовсе не равномерного государства метрополии позаботились о том, чтобы политическими, в том числе военными средствами, установить такие правила игры в мировой экономике, что бедные всегда оказываются в проигрыше. Изложенные в последнее десятилетие доктрины разделения человечества на «расы» победителей и проигравших, поражают своей откровенностью и жестокостью. Отказ от норм Просвещения является демонстративным и фундаментальным».

И ещё фрагмент: «Подчеркнем еще раз, что эта новая реальность вовсе не «выросла» из индустриального производственного капитализма, цикл воспроизводства которого обозначается формулой Д-Т-Д’. На арену вырвались парии капитализма авантюрный спекулятивный капитал. Мы видим не просто страсть к наживе, а и страсть социального реванша со стороны предельно асоциальных групп-изгоев, которые целую историческую эпоху ощущали себя предельно униженными и маргинальными. Мы втягиваемся в мировую монетаристскую революцию отщепенцев. «Деньги – родина безродных» (С.Московичи)».

Таково существо процентного рабства. Здесь нет необходимости описывать механизмы электронного рабства (биологические паспорта, чипы, вживляемые в тела людей и т.п.). Важно понять, что в основе механизмов того и другого лежит электронный способ обмена информацией. Но у него есть одно слабое, уязвимое место. Он не абсолютен, он ограничен рамками так называемого светового конуса. А. Эйнштейн, которому до сих пор многие верят, настаивал на том, что никакой информационный сигнал не может распространяться со скоростью, превышающей скорость распространения света в вакууме. На самом деле постулат Эйнштейна имеет не научный, а, скорее, спекулятивный характер. Теория физического вакуума открывает возможность выхода за рамки светового барьера. И уже не за горами время, когда мы овладеем способами сверхсветовой и мгновенной передачи информационных сигналов. Тогда процентному и электронному рабству наступит конец. Так будет, если мы освоимся с идеологией прометеизма.



***



Окончилась зодиакальная эпоха Рыб. Мы вступили в новый период исторического развития эпоху Водолея, которая, как и всякая временная веха, трансформирует исторические условия жизни Земного человечества. Что ждёт нас на этом новом пути развития? Насколько вероятны апокалипсические предсказания, какими нас ежедневно пичкуют средства массовой информации (СМИ)? Ответы на эти вопросы, как полагают теперь даже многие зарубежные мыслители (среди них Мартин Хайдеггер) зависят от исторической судьбы Русской цивилизации с её прометеистической идеологией.

___________________

1 «Демонический человек, дополняет своё суждение Ильин, тяготеет к сатане; играя, наслаждаясь, мучаясь, вступая с ним (по народному поверию) в договоры, он постепенно становится его удобным жилищем; сатанический человек утратил себя и стал земным инструментом дьявольской воли. Кто не видел таких людей или, видя, не узнал их, тот не знает исконно завершённого зла и не имеет представления о подлинно дьявольской стихии» (И.А. Ильин. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. М.: «Рарог», т.1, с.65).

2 В другой передаче высказывание Брюкнера звучит так: «Историк Восточной Европы А. Брюкнер сказал, что «человек, который даст правильное значение термина «Русь», найдёт ключ к древней русской истории» (цит. по: М. Геллер. История Российской империи. В 3 томах, т.1, М.: «МИК», 1997, с.3.

3 Русь, речь, речка, русло, ручей (ручай), руст (поток, ручей ) слова однокоренные («А как речь-то говорит, словно реченька журчит» (Пушкин)). Эту истину подтверждает «Этимологический словарь русского языка» А.Г.Преображенского (т.2, с.225).

4 Об этнониме славяне (словени) О.Н. Трубачёв пишет следующее: «С большой долей вероятности он (Павел Йосеф Шафарик. Л.А.) уже тогда связал имя славяне (словене) и слово. Сейчас мы можем уточнить, подключив сюда и глагол слыть, древнее слути, слову, собственно «слышаться, быть понятным, говорить понятно. Раскрывается древний смысл имени словяне «ясно, понятно говорящие» (антоним: немцы, собственно «немые, невнятно бормочущие», обычный для древности принцип обозначения иноязычных инопелеменников» (О.Н. Трубачёв. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М.: «Наука», 2003, 2-е изд., с. 305).

5 С подробностями, касающимися данного вопроса, можно познакомиться в материалах исследований главы Будапештского клуба Эрвина Ласло и его коллег.

6 «Первая мировая война, пишет Фрэнк Джозеф, началась вовсе не 21 июля 1914 года, и не в Сербии. На самом деле она разразилась почти на три тысячи лет ранее на северозападном побережье нынешней Турции» (Фрэнк Джозеф. Уцелевшие атланты. М.: «Вече», 2008, с. 17.

Но поскольку дело мы имеем с идеологией, причем идеологией, которая имеет весь набор классических идеологических ценностей, во главе угла либерализма стоит индивидуум, причем индивидуум, очищенный от каких бы то ни было коллективных идентичностей. Это очень важно. Скажем, классовая идентичность, национальная идентичность. Поэтому либерализм призывает к распаду и отказу, преодолению национальной государственности. Это религиозная идентичность, поэтому либерализм превращает религию в индивидуальное дело и противостоит любым попыткам придать религии социальное, публичное, тем более, политическое измерение.

Но самое любопытное, что есть еще одна форма коллективной идентичности, которая тоже входит в противоречие с либеральной догмой – это гендерная. Т.е. вот люди являются мужчинами и женщинами не потому, что они являются индивидуумами, а потому, что они разделяют с другими мужчинами и женщинами свою коллективную идентичность. Поэтому борьба за права сексуальных меньшинств - первертов, первентов, трансгендерных продуктов трансгенных операций, гомосексуалистов и извращенцев разных типов - является важнейшей идеологической платформой либерализма. Многим может показаться, что это такой необязательный элемент либеральной свободы. Ничего подобного, это - острие либеральной политики. Постановка сексуальных меньшинств, трансгендерных браков, и других перверсий во главу угла как социальную норму является самым главным на сегодняшний момент, самым главным острием и стержнем либеральной идеологии. Не существует либерализма, не защищающего права геев, лесбиянок, трансвеститов и т.д. Это очень важно. Таким образом, разрушая последовательно все формы коллективной идентичности, либералы приходят к необходимости, в общем, освободить индивидуума от всего, включая его собственный пол, включая язык коллективный, отсюда идея индивидуального языка. И, соответственно, постепенно либерализм, доведенный до конца и утратив своих оппонентов, он доходит до того, что необходимо освободить человека от человека. Потому что человек - это тоже коллективная идентичность.. Отсюда мы напрямую приходим к трансгуманизму, к представлению, что необходимо создать гибриды между человеком и другими видами, создавать генно-инженерные проекты. Т.е. постепенно за освобождением от гендера следует освобождение от человека. Постчеловек, трансгуманизм, ризома и т.д.

Ещё один аспект, очень интересный, новой либеральной идеологии – это изменение модели демократии. Традиционная демократия мыслилась как власть большинства. Современная либеральная демократия мыслится как власть меньшинства. Т.е. если в классической демократии защищает решение большинства против меньшинства, которое может быть не согласно с ним, но если большинство так захочет, то утверждает такие ценности. То сегодня демократия, в либеральном ключе мыслится как защита меньшинств против большинства. Полностью меняется значение демократии. И все это, по сути дела, открывает ту сторону либерализма, либеральной идеологии, которой мы в общем-то не знали, поскольку были оппоненты, были формальные битвы и идеи свободы, за которые выступали либералы перед лицом фашизма, национализма и коммунизма. В общем, раньше было достаточно лозунгов, что фашизм ограничивает, социализм ограничивает, а либералы освобождают. Этого было достаточно, когда были противники. Теперь противников нет у либерализма. Вот они, пожалуйста, остались одни и могут говорить все, что они хотят. И когда они говорят, человечество ужасается, потому что еще один шаг и я думаю, что демоническая, нигилистическая сущность либерализма будет обнаружена, и люди просто с ужасом отшатнутся от всех этих форм либеральных.

И в экономике, когда индивидуальная свобода декларируется. Но на самом деле приходим к полной зависимости обычного маленького человека перед лицом этой олигархии. Провозглашается свобода действия в обществе, индивидуальная, но, тем не менее, запрещаются все формы коллективной идентичности. Т.е. этого нельзя, этого нельзя, этого нельзя, нельзя быть сторонником какого-то национального государства, нельзя быть сторонником религиозного института в коллективном ключе, даже нельзя быть сторонником сексуального меньшинства. А потому что это не политкорректно.

Таким образом, требование свободы и в экономике, и в идеологии, и обществе приводит к новой форме тоталитаризма, потому что идеология прав человека, как прав индивидуума, на самом деле идет просто против человека: против всех социальных устоев, против традиций, против языка и, самое главное, против свободы. И здесь как раз можно вернуться к самому началу, к самым истокам либерализма - к Миллсу, например, который говорил, что есть два типа свободы: «свобода от» и «свобода для». Единственная конкретная свобода – это «свобода от» (либерти), которая говорит, что давайте освободим индивидуума от всех форм коллективной идентичности: от государства, от класса, от запретов, от расы, от религии, ну и сегодня от гендера, и потом от человечности. Это – «свобода от чего-то», и за это можно биться. Есть еще «свобода для» (фридом), которую называет Дж.Ст.Милль – это свобода совершать что-то. И вот здесь либералы говорят: «Мы боремся только за «свободу от», но не за «свободу для»». Еще Ницше говорил: «Раб, ты хочешь сбросить ярмо. А для чего? Ты что без ярма собираешься делать?» Для либералов не имеет значение сбросить ярмо и все. Ни для чего. Просто, чтобы не было ярма. Это как раз классическое (я говорю азы) либеральной философии в политике, и вообще в либеральной метафизике – «свобода от».

Так вот сегодня, реализуя «свободу от», мы все больше и больше понимаем, что это нигилистическая программа и, соответственно, приводит она к бездне. Поэтому мы имеем дело с фундаментальным кризисом либерализма. А что этому противопоставить? А вот это - самое сложное. С одной стороны, все больше и больше возмущений и отторжений либерализма происходит . Это выражается и в отторжении глобальной гегемонии Запада, и в реакции все более и более острой на глобальный экономический кризис, в основе которого лежит все тот же самый либерализм, и неприятие большинства населения Земли вот этих вот либеральных гей-парадов, и защиты сексуальных меньшинств как главной идеологической повестки дня, модернизации социальной. Соответственно, это расчленение людей, атомарных носителей, пользователей в сети Интернет, перевод в виртуальную сферу. Все это, на самом деле, отторгается все больше и больше. Поэтому этот кризис либерализма налицо, крах его и такое обрушение его горизонта привлекательности налицо, а противопоставить этому нечего. Фашизм, коммунизм особенно не вызывают доверие у большинства населения.

И вот возникает такой момент: у нас есть рухнувшая идеология и отсутствует внятная альтернатива. Этот кризис может быть очень опасным. С одной стороны мы видим обрушение либерализма и вместе с ним - и глобального Запада, и моровой финансовой системы, и экономический кризис, который вот-вот просто захлестнет планету. В Европе это уже полным ходом идет. До нас просто не сразу все доходит. Мы не так интегрированы в эту систему, в частности, в финансовых институтах. Но, с другой стороны, это вот-вот даст о себе знать в России. И что нам противопоставить этому кризису либерализма? Что, если не либерализм? Тем более, я убежден, что и социализм в старой форме, и национализм, и попытки просто сделать шаг назад - значит просто оттягивать время.

Нам нужна какая-то альтернатива. Эта альтернатива либерализму требует того, чтобы быть еще придуманной, изобретенной, открытой, обнаруженной, если угодно, выстраданной. Может это будет какое-тот озарение, но мы должны думать и жить в этом направлении - в направлении ожидания некой контр-либеральной идеологии.

Либералы фактически провалены, с ними все. Они еще агонизируют. Это опасная агония, это крайне неприятная агония, но принципиально вопрос с ними решён. А что вместо, что после? Что должно сменить ту рухнувшую идеалогему и прийти на ее место? Вот это открытый вопрос называют четвертой политической теорией. Но, на самом деле, это требует пристального внимания. Технически этот вопрос не решить. То, что мы проживаем сегодня - это не просто сбой в нормально функционирующей системе. Это крах системы, это системный и структурный кризис, после чего ничего не останется так, как было.

И вот если наши политические руководители, стратегические руководители, руководители государства, экономики, социальной системы, наше правительство будут игнорировать остроту мировоззренческого вызова, мы просто рискуем быть погребенными под этим обрушением либерального, и неизбежным обрушением либерального строя.

Чтобы России сохраниться - надо сегодня инвестировать, в первую очередь интеллектуальные усилия в грядущую альтернативу, в то, что должно прийти на смену рушившемуся либерализму.

А вот прозвище Ивана Четвёртого - «Грозный» не носило негативного оттенка и никоим образом не означало «ужасный», как его переводят на свой язык англосаксы – известные мастера исторического мифотворчества. Кстати,и до Ивана Четвёртого, в 15 веке, уже был один правитель России, именуемый «Иваном Грозным». Так называли Ивана Третьего – освободителя Руси от ордынского ига и фактически – первого российского самодержца. Что же касается народа (дававшего, как правило, правителям более объективные оценки, чем «элиты» и официозная пропаганда), то ни в одной из немногочисленных народных сказок, где фигурирует Грозный Царь, он не упоминается в негативном плане – а исключительно как справедливый судья и заступник мужика против боярина. Как тут не вспомнить про «глас народа – глас Божий»…

Впрочем, данная статья вовсе не имеет целью открыть очередную дискуссию по поводу негативных мифов об Иване Грозном. Гораздо интереснее взглянуть на его эпоху под совершенно иным углом – как на эпоху реформ, проводившихся авторитарным правителям в чрезвычайных условиях, что вызывало применение чрезвычайных технологий и чрезвычайных механизмов модернизации. К каковым с полным основанием может быть отнесена Опричнина…

***

Говоря об Опричнине, наши современники, как правило, имеют в виду нечто негативно-ужасное: «безумный» царь в Александровской слободе и его «беспредельщики» в чёрных кафтанах с мётлами и собачьими головами у сёдел, творящие в стране тотальный террор. Между тем, происходившее тогда, в середине 16 века, в России, вполне укладывалось в нормы поведения европейских государей той ужасной эпохи (Европа захлёбывалась кровью в религиозных войнах, в которых некоторые страны потеряли до половины населения), а по степени жестокости и числу жертв – многократно им уступало. Впрочем, как уже говорилось, нас здесь интересует не разоблачение «чёрных мифов» о российской истории, а оценка применённого Иваном Грозным алгоритма действий в чрезвычайных обстоятельствах, при смертельных угрозах государству и народу. Начнём с объективных условий, в которых Иван Четвёртый решается пойти на столь экстраординарные меры, как Опричнина:

Массовая недееспособность и измена правящих элит, склонных скорее предать Отечество и Веру, чем поступиться ради них малейшей частью своих доходов и привилегий.

Жизненная необходимость реформ - при господстве системы экономических отношений, не позволяющих правителю страны эти реформы проводить.
Смертельно опасные внешние вызовы, ставящие под вопрос само существование России.

Сепаратизм окраин – как западных (Новгород), так и мусульманских (Казань, Астрахань), активно поддерживаемый и питаемый извне.

Недееспособность «вертикали власти» по причине скверного качества чиновничьего и репрессивного аппарата.

Несложно заметить разительное сходство всего этого с сегодняшней российской ситуацией. Что пытался сделать со всем этим Иван Грозный? При всех его недочётах и ошибках, сделано реально было следующее:

Была вычленена значительная часть территории и экономики страны, переданные в жёсткое непосредственное управление Лидеру (царю), где он директивными методами наводил необходимые порядки, не советуясь с элитами и не учитывая их интересов.

На этой экономической базе была создана собственная система отбора и подготовки кадров. В том числе – для репрессивного аппарата, каравшего за нарушение новых правил, как за измену Государству.

Затем, с помощью этих новых кадров была проведена тотальная зачистка прогнившей, погрязшей в заговорах и предательстве «элиты» (о реальности измены последней говорит уже то, что как минимум две первые жены, невеста и двое детей Грозного, а возможно – и он сам, были отравлены; первый сын «случайно» утоплен кормилицей при загадочных обстоятельствах; второй сын - отцовский помощник царевич Иван, в гибели которого на основании ничем не подтверждённого «свидетельства» одного-единственного беглого иностранного проходимца до сих пор обвиняют самого царя, так же внезапно и на удивление «своевременно» умер).

Разумеется, нельзя отрицать жертвы и ошибки данного периода, но результат поистине впечатляет. На новой экономической базе была проведена весьма прогрессивная для своего времени военная реформа, задушен сепаратизм, присоединены новые земли, а страна устояла против согласованных атак двух мощнейших «супердержав» той поры – Речи Посполитой и Оттоманской империи (она стояла за Крымским ханством), а также воинственной Швеции, сумев при этом разгромить Ливонский орден, присоединить Казанское, Астраханское и Сибирское ханства. Территория России была увеличена в несколько раз! При этом, несмотря на постоянно ведущиеся разорительные войны, на два страшнейших нашествия крымцев (в ходе одного из которых сгорела Москва, а в ней – более ста тысяч людей), экономическое состояние России весьма отличалось от трактовки современных учебников о «разорении страны в результате опричного террора». Напротив, посещающие Москву иноземцы уговаривали царя запретить простым мещанам одеваться шикарнее, чем могли себе позволить многие европейские дворяне, а налоги в Царстве Московском при этом были столь низки, что даже вынужденное увеличение их в несколько раз(!) при Борисе Годунове не вызвало бунта.

И сделано всё вышеперечисленное было в полностью враждебном окружении, при мощнейшем идеологическом и религиозном давлении извне! Так почему бы не попытаться - хотя бы чисто теоретически, - приложить данную технологию к нашей сегодняшней реальности?

***

Попытаемся понять суть алгоритма, давшего столь заметные результаты.

Экономическая база Опричнины была сформирована в первую очередь – через тотальный передел главного средства производства той поры – земли. Несколько ранее попытка царя создать себе личную гвардию из одной тысячи(!) дворян провалилась по причинам чисто экономическим: в центральных районах просто «не нашлось» земли, чтобы наделить «гвардейцев» поместьями, с которых те могли бы кормиться. А боярское правительство категорически встало против любого передела «нерушимой частной собственности».

Поэтому, приступая к Опричнине, Иван Грозный прежде всего подвёл под неё экономическую базу, отделив себе в управление значительную часть «опричных» земель, передел которых он был вправе осуществлять по своей воле, а также – стратегически важные соляные промыслы (как сказали бы сейчас – «естественные монополии»). Соответственно, вошедшие в опричную гвардию несколько тысяч дворян получили земли вокруг Москвы, а их прежним владельцам, в Опричнину не вошедшим, выделили поместья в отдалении - подальше от столичной борьбы за власть и вотчин признанных лидеров боярских «партий». Там же получили компенсацию за свои отобранные вотчины не слишком надёжные бояре. В итоге – царь получил в прилегающих к Москве районах абсолютно лояльную ему территорию с лояльной элитой. Своеобразный «особый район», находящийся всецело под его управлением.

***

А теперь – перейдём к современности. Итак, что ценного можно извлечь из приведённого выше опыта? Совершенно очевидно, что ни преобразовать единовременно всю экономику, ни вычистить от гнили и заменить на патриотов всю политическую, деловую и «служилую» элиту – невозможно в принципе. Даже если для этого перестрелять половину нынешних «элитариев», а оставшихся переодеть во френчи и попытаться заставить пахать, как в своё время «сталинские наркомы». Значит – следует делать это по частям, отделив в непосредственно управляемую Государством сферу наиболее важную и определяющую часть экономики.

Представим, что в общенародную (а не «государственную») собственность переводятся отрасли промышленности, от которых зависит физическое выживание Народа в условиях холодной и протяжённой России (энергетика, железные дороги, ведущие оборонные производства), а также - отрасли, служащие главным источником поступления в бюджет (нефте- и газодобыча, лес, алюминий). 100%-ная национализация не обязательна, но «контрольный пакет» и право стратегических решений должны быть у Государства.

Основания для этого имеются более чем веские: обещанная «большая эффективность частного владения» оказалась мифом, обернулась свёртыванием производства и колоссальным ущербом для государственных и общественных интересов. Посему эксперимент с передачей в частные руки системообразующих отраслей следует официально признать ошибкой и прекратить. Бывшим владельцам (включая иностранных акционеров) в порядке частичной компенсации могут быть предложены акции предприятий других, менее важных и доходных отраслей. Кроме того, подчинившимся будут сохранены ранее полученные капиталы и личная собственность. Умные – пойдут на это сами. Для вразумления всех прочих могут быть предприняты целевые расследования – по поводу того, каким путём изъятая собственность попала в их руки.

Под частичный контроль и строгий надзор Государства необходимо перевести также те сектора экономики, от которых жизненно зависят важнейшие сферы реального производства (металлургия, машиностроение, производство продуктов питания, «прорывные технологии» и т.д.). Речь идёт о назначении в советы директоров соответствующих основных компаний уполномоченных Государством «комиссаров», обладающих «золотой акцией», дающей «право вето» на любые противоречащие государственным интересам решения.

В том числе, контроль необходим за всей сферой хранения, переработки, экспорта и импорта продовольствия – которая сегодня, находясь в частных руках, буквально душит сельское хозяйство (так в цене батона хлеба стоимость зерна едва превышает сегодня 10%). Любые картельные сговоры и искусственное вздувание цен должны быть объявлены антигосударственной деятельностью и приравнены по степени ответственности к диверсиям. Под строжайший госконтроль необходимо перевести и остающуюся в частно-муниципальной собственности сферу ЖКХ. Всё прочее можно доверить «невидимой руке рынка».

***

Именно в этой «опричной» части, отделённой от прочей экономики, которая продолжает функционировать в прежних «рыночных» условиях, можно начать выстраивание принципиально новой системы экономических отношений – с приоритетом общенациональных интересов. В «опричных» отраслях - ввести жёсткий современный менеджмент (в том числе, из ныне работающих специалистов и наиболее профессиональных «красных директоров»). Платить управленцам много, однако принципиальное целеполагание изменить в корне: приоритетной задачей должно стать не повышение прибыли и «капитализация» конкретной компании, а интересы страны. Установить понятную всем систему общей заинтересованности в результате: так зарплата управленца не должна более, чем в определённое число раз, превышать среднюю зарплату в компании, а та в свою очередь – минимально разрешённую зарплату по стране.

В известной сказке Юрия Олеши «Три толстяка» стоявшие во главе государства три капиталиста фактически контролировали экономику, потому что один являлся монополистом всего угля (энергетика), второй – всего железа (сырья), третий - всего хлеба (продовольствия). Соответственно, в условиях «опричной экономики» эти три ключевых направления должны находиться под контролем Государства и использоваться не для получения коммерческой прибыли, а для поддержания и регулирования всей прочей экономики. Так фиксированные и заведомо низкие «внутренние» цены на нефтепродукты и электричество смогут поддерживать конкурентоспособность отечественной промышленности, а низкие «внутренние» цены на зерно (и комбикорма) с гарантированной госзакупкой излишков дадут стимул развитию сельского хозяйства. Разумеется, эти низкие внутренние цены не должны ударить по крестьянину – достаточно, если часть стоимости зерна будет дотироваться государством.

На любые либеральные стоны о том, что «где взять на это деньги?» отвечу одинаково: в стране, где имеется сотня долларовых миллиардеров, вопрос о том, где взять деньги на спасение страны, как минимум, неуместен.

***

Имея наиболее серьёзные доходы именно в «госсекторе» (за счёт «опричных» нефти и газа), необходимо создать именно для него систему подготовки ответственных, патриотичных кадров. Желательно – со школьной скамьи, через учебные заведения «интернатного» типа, с продолжением учёбы в средних и высших учебных заведениях в составе отдельных (разумеется, бесплатных) групп. При наличии соответствующей «табели о рангах» и гарантиях будущего «госуправленцы» скоро станут «элитой». Впоследствии – именно из их числа будут рекрутироваться управленцы для всей прочей экономики с государственным участием и для госслужбы. Разумеется, статус потребует от них (и членов их семей) ряда добровольных самоограничений – включая прозрачность доходов, запрет на занятие частным бизнесом, и отчёта о происхождении любых крупных доходов и приобретений.

Разумеется, многие нынешние «элитарии» пожелают включить в эту систему своих отпрысков. Что ж, пусть включают! Но попадание в неё и обучение будет на общих основаниях: дети олигархов, министров и слесарей, чтобы попасть в «госэлиту», будут, как все, жить в интернатах, ходить строем и учиться любить Родину. По крайней мере, при подобном воспитании заевшимися «гламурными» бездельниками они уже не вырастут. Солидная квота в интернаты должна быть зарезервирована и за детьми погибших за Родину военных, а также детьми – сиротами (вспомним оправдавшую себя после войны систему суворовских училищ).

***

Могут возразить, что создание «опричной» экономике заведомо привилегированных условий является «недобросовестной конкуренцией» с сектором частным. Да, именно так. Госсектор, работающий не на конкретных частных владельцев, а на весь Народ, должен стать льготным и привилегированным – с точки зрения справедливости и общественных интересов это логично и оправданно. При этом внутри его Государство сможет навести порядок, выстроить работающие на страну управленческие структуры и установить отношения хотя бы относительной социальной справедливости. Таким образом, госсектор станет образцом, к стандартам которого станет стремиться и сектор частный. И Государство станет такие настроения всемерно поддерживать.

Профсоюзы будут требовать от частных владельцев тех же прав и гарантий, той же дифференциации зарплат, как на госпредприятиях. Частные фирмы будут считать за честь попасть в общие с госсектором проекты, чтобы получить соответствующие льготы, стать поставщиками для госкорпораций. Очень скоро они сообразят, что частичное включение в госсектор через передачу части своих акций Государству, вхождение в частно-государственный холдинг или работа на госкорпорацию в качестве подрядчика - вещь во всех отношениях выгодная. И тогда сформированные в госсекторе благотворные тенденции смогут распространиться на всю экономику, за исключением мелкого и среднего бизнеса, работающего на потребительский рынок.

***

Ещё один важнейший момент. При «тиране» Иване Грозном параллельно с «вертикалью власти» в стране развивалась мощнейшая система местного («земского») самоуправления. Выборы местной власти и «шерифов», своеобразный «суд присяжных» из «лучших людей» города, наконец – Земские соборы, принимавшие решения по важнейшим государственным вопросам и фактически утверждавшие на царстве русских государей – вся эта «суверенная демократия» в нашей истории была, причём как раз во времена Ивана Грозного и последующих государей. А разгромлена она была последним русским царём, которого демократически утвердил на царстве Земский Собор – «западником» Петром Первым, который сделал Российское государство жёстко бюрократизированным «по европейскому образцу». Тогда же, кстати, было введено вместо «прикрепления крестьян к земле» полноценное «крепостное рабство», превратившее крестьян из частично ограниченного в правах сословия в «объекты частной собственности» помещиков. Восстановить элементы «земства» попытались лишь с отменой крепостного права при Александре Втором, да так до конца и не успели…
Так почему бы не начать развивать это направление сегодня, хотя бы для начала в «опричных» городах и территориях, с последующим распространением опыта на всю страну? «Земство» - мощнейший противовес чиновному произволу, лучшая разгрузка центральной власти от решения несвойственных ей местных задач. Система эта (дальнейшим развитием которой стала система Советов) не вызовет отторжения ни у монархистов, ни у сторонников СССР. Наконец, это – непременная основа возрождения в той или иной форме современного аналога Земских Соборов, совершенно необходимой формы для действительно всенародного выбора ценностей, стратегического курса развития, форм общественного, политического и экономического устройства страны.

***

А как же молодцы в чёрных кафтанах, с мётлами, собачьими головами и всем прочим?! Что ж, возможно, и таковые тоже понадобятся! Сначала – чтобы навести полный порядок в «опричной» части экономики. Любой обман предприятий госсектора со стороны частных предприятий, любая недобросовестная конкуренция с ними, любые попытки заработать вопреки интересам страны должны отслеживаться и караться как тяжкое преступление против Государства, то есть – наравне с терроризмом и изменой Родине. Ещё большим преступлением должно считаться нанесение вреда государству в самом госсекторе. Вот для этого-то как раз понадобятся специальные структуры госконтроля, имеющие своих представителей во всех предприятиях, имеющих хоть одну принадлежащую Государству акцию или включённых в госпроект. Кадры для этой структуры вполне могут быть набраны из системы подготовки кадров госсектора, о которой уже говорилось выше…

Да, Опричнина – это всегда плохо и больно. Но необходимо понимать и то, что это – наименьшее из возможных сегодня зол. Потому что процесс болезни и разложения зашёл в стране так далеко, что растянутая на годы «интенсивная терапия», боюсь, уже не поможет: выход может быть только в хирургическом вмешательстве. Либо оно пройдёт «сверху» в варианте «Опричнина», либо «снизу», в варианте «Пугачёвшина», когда «зачищать» кинутся все элиты без разбору – с чадами и домочадцами, как в 1917-м. Надо ли говорить, что первый путь, при всех его недостатках и издержках, представляет собой гораздо менее кровавый и рискованный с точки зрения недопущения развала страны выход из того тупика, в который сегодня завело Россию двадцатилетнее «движение в никуда» в рамках чуждого ей либерального Проекта.

***

И последнее. Разумеется, я не столь самонадеян, чтобы считать изложенное в данной статье неким «рецептом спасения России». Задача гораздо скромнее: побудить нынешнюю российскую власть ХОТЯ БЫ ЗАДУМАТЬСЯ на эту тему.
http://zavtra.ru/content/view/vladimir-homyakov...025005/

Еще летом мы назвали процесс, происходящий в болотном движении, «расхомячиванием протеста». О том, почему интернет-хомяк — главная социальная опора движения — его покинул, говорилось много. Здесь главный факт — что хомячий процесс расхомячился. То есть рассосался. Навсегда. Вернуть хомяка в этот протест невозможно, а для любого другого возможного и вероятного протеста хомяк не нужен, да он и не пойдет. Поэтому никакого возрождения этого протеста не будет. Констатируем это не со злорадством, а с сожалением и даже страхом, поскольку этот протест как раз никакого страха по большому счету вызвать не мог.

Почему хомячий протест в принципе бесперспективен там, где реально существует государство и функционирует власть, хоть как-то сознающая себя таковой? Мы уже говорили, что особенность интернет-публики состоит в том, что ею можно манипулировать, и довольно легко, правильно выбрав момент и тему. Но ею совершенно невозможно руководить. В тот момент, когда хомячья масса чувствует, что ею начинают управлять и руководить, она рассасывается мгновенно. А для настоящей революции нужны настоящие вожди и по-настоящему управляемая масса.

Болотное движение по сути своей есть движение внутриэлитное. Именно с этим связана его исключительно московская локализация. Такой публики в достаточно репрезентативном количестве нет нигде, кроме Москвы, даже в Питере. Поскольку эта публика, весь этот офисноменеджерскожурналистскопиаровский планктон — это и есть обслуга нашей элитной клептократии, локализованной в Москве. Кстати, в этом контексте очень забавно, когда от имени этой публики призывают к борьбе с коррупцией. В случае победы над коррупцией ее даже истреблять не придется, она просто помрет с голоду.

То есть болотное движение — это типичный оранжад. Сырье для производства «оранжевых революций». «Оранжевые революции» тем и отличаются от революций настоящих, что они не революции — это внутриэлитные перевороты, в то время как революция — это есть смена элит. Истребление старых элит новыми. «Оранжевые революции» — это замена менее компрадорской группировки элиты на более компрадорскую. «Оранжевой революцией» нельзя свергнуть власть, если она реально существует как власть. А не как система туземного управления, суверенитетом над которой обладает внешний хозяин. Поскольку ее схема подразумевает необходимость спрашивать разрешения, можно ли туземному правителю сохранить свое кресло или пора сдать его более симпатичному для хозяина претенденту. Кстати, сам факт проявления болотного оранжада свидетельство того, что у большой части российских элит сложилось впечатление, что таковой власти в России нет. И можно попробовать.

На самом деле любой политический процесс, осуществляется ли он через выборы, престолонаследие, перевороты, при любом государственном устройстве, назови его хоть демократией, хоть диктатурой, существенно разделяется только по одному признаку: это механизм воспроизводства власти действующей элиты или это слом такого механизма, то есть смена элит — социальная революция.

Болотный протест, безусловно, никакой социальной революцией и даже попыткой таковой не был. Это восстание компрадорской элиты против власти. Во всяком случае против того ее элемента, который таковой властью в русском историческом смысле является, проще говоря, против Путина В.В. Какая элита, такое и восстание. Напомним, накануне революции 1905 года наша буржуазия выработала свою специфическую форму протеста. Мы знаем из советской истории, что форма протеста крестьянства — это бунт, пролетариата — это стачка. А форма протеста нашей буржуазии — это «банкетная компания», когда собирается обильное застолье, на котором произносятся тосты антиправительственного содержания.

Объективные ограничения экспортно-сырьевой модели уже абсолютно ясны. Мы дей-ствительно переживаем ныне зримый дефолт этой модели. Он особенно нагляден по трудностям со сбалансированием бюджета страны. Бюджет приходится нещадно резать по расходам. И в то же время – нет здоровых источников увеличения доходов. Это проблема не просто текущая, не просто краткосрочная, а системная. Без практического решения во-проса о новых источниках развития и пополнения госбюджета – источниках индустриальных, прочных, фундаментальных, долгосрочных – немыслимо практическое решение ни одной из экономических и социальных задач нашей страны. Таким образом, говорить еще раз о бесперспективности экспортно-сырьевой модели уже излишне, потому что её ограниченность стала очевидной. Что такое негодное – абсолютно ясно. Поэтому важна постановка вопроса о том, чем заменить негодное, и как.

В первую очередь следует определить: что такое пригодное? Точки зрения здесь кар-динально расходятся. Но по сути тоже сформировались две позиции. Одна из них прогрессивная, а другая – реакционная. Есть еще застойный сценарий, связанный с сохра-нением экспортно-сырьевой модели, но рассматривать его, как я уже сказал, было бы на-прасной тратой времени, ибо его бесперспективность доказана сейчас исчерпывающе – самой реальностью. И без того ясно, что существование за счет добычи и экспорта сырья превращает компрадорскую Россию в живой труп, обреченный на разложение заживо. По данному поводу спорить больше не о чем: с компрадорским существованием должно быть покончено.

Что взамен – вот в чем вопрос. Ответ на него теперь несложный, поскольку фактиче-ски предстоит выбрать одно из двух: либо неоиндустриальный и социальный подход, либо «постиндустриальный» и асоциальный. Никакого третьего больше нет и быть не может.
Выбор неоиндустриального пути есть прогрессивный, ибо он гарантирует подлин-ный подъем нашей страны – подъем и производительности труда, и уровня жизни соци-ального большинства. Выбор «постиндустриального общества» есть реакционный и ложный – он ведет Россию лишь к очередному обману. Почему?
Потому, что главная идея, которая вкладывается в «постиндустриальную» идеологию – это деиндустриализация России. А деиндустриализация означает сохранение того, что есть сейчас, т.е. сохранение России во власти диктатуры продажности и компрадорского капитала, который держит нашу страну за сырьевой придаток иностранных ТНК. Деиндустриализация означает, далее, все ту же неспособность самостоятельно производить современные микропроцессоры и двигатели, автоматизированные приборы и машины, оборудование и технологии технотронного уровня, лабораторные и опытно-экспериментальные комплексы для фундаментальной и прикладной науки, НИР и НИОКР. Деиндустриализация означает, короче, неспособность нашей страны самостоятельно создавать новые высокопроизводительные рабочие места.

Но надо понимать: раз страна выбрасывается из сферы высокотехнологичной ин-дустрии, то она вычеркивается из современной эпохи и самой истории. Поэтому де-индустриализация, которую всячески оправдывают «приобщением» якобы к «постиндустриальным ценностям», равносильна экономическому четвертованию России.
Вовсе неслучайно идеологию «постиндустриального общества», которая в Европе в 1970-е гг. рассматривалась как вариация «третьего» пути развития – ни капитализма, ни социализма, подхватили вчерашние «реформаторы», вчерашние «либералы», а по сути – продажные компрадоры и разрушители, т.е. реакционеры. Нелишне напомнить, что идея «постиндустриального» пути, тождественная идее деиндустриализации, подана как за-главная в статье Д.А. Медведева «Россия, вперед!». В той самой статье, которую принято считать точкой отсчета для постановки вопроса о «модернизации». Если посмотреть, кто сегодня защищает идею «постиндустриальных ценностей» и превращения России в «об-щество услуг» для иностранного капитала, в общество, неспособное производить совре-менные машины, то это известная когорта вчерашних «реформаторов», заделавшихся ны-не сторонниками реакционной «модернизации». Здесь и Е. Ясин, и А. Дворкович, и И. Юргенс, и А. Чубайс. Между прочим, в марте 2012 г. не кто-нибудь, а И. Юргенс, при-знал, что именно его команда – компрадорская, атлантистская, пронатовская – напичкала идеями названную статью Д.А. Медведева, тогдашнего главы государства. Всех реакцио-неров-разрушителей объединяет неприятие самой постановки вопроса о преодолении де-индустриализации и новой индустриализации России. Реакционеры меняют словечки и риторику, играют в слова и термины, лишь бы все оставалось так, как есть – в пользу дик-татуры продажно-компрадорской власти и собственности. Вся их «модернизация» есть не что иное, как перекраска компрадорской ширмы, компрадорского фасада. Тут они повто-ряют атлантистские маневры М. Горбачева, который под абстрактной «перестройкой» организовал конкретное разрушение Советского Союза – экономическое и политическое. Да еще удостаивают этого иудушку высших государственных наград, в издевку над братскими народами бывшего СССР.
Между тем неоиндустриальная постановка срывает игру реакционеров в слова, разо-блачает их пустышки и выверты, включая «постиндустриальный» абсурд. Кто против неоиндустриализации России, тот против России и против самого ее существования – такова истина. Эту простую истину уже никак не скрыть, от нее уже не отвертеться, от нее уже не может отвлечь никакой обман. Правда открыта, и недалек тот день, когда она станет могучей социальной силой.

Именно по отношению к новой индустриализации нашей страны пролегает водораздел между двумя позициями: реакционной, продажно-компрадорской, и прогрессивной. Здесь располагается центр решающей идеологической и политической борьбы за подъем нашей страны. Здесь разворачивается генеральное сражение между теми, кто отстаивает интересы и необходимость развития наукоемкого, высокотехнологичного отечественного производства, и теми, кто подметно внушает, будто Россия насовсем утратила потенциал машиностроения, микроэлектроники, научно-технических исследований. «Реформаторы» даже не сознают, до какой степени изобличают самих себя, когда записывают разоренную ими Россию в разряд так называемых «конченых» государств. Они сами себе выносят исторический приговор, признавая по сути, что тем только и занимаются, что «кончают» и «доканчивают» Россию. Нынешнее жалкое положение нашей страны, сброшенной в трясину деиндустриализации и «экономики трубы» – именно их рук дело.

Кстати, подразделение государств на перспективные, бесперспективные и конченые было введено госдепартаментом США еще с десятилетие назад. Заокеанские атлантисты вовсю проповедуют ныне идеологию «кончины» России как государства. С ними-то заодно и выступают доморощенные реакционеры, которые пропагандируют «постиндустриальный» путь, т.е. путь в безвыходную деиндустриализацию. Вот почему «постиндустриальная» говорильня служит флагом, эмблемой, отличительным знаком реакционеров из продажной компрадорской партии, которая уже мысленно «списала» Россию с исторической арены и ратует за «Мир без России».

После статьи Д.А. Медведева (2009 г.) компрадорская партия придала своей реакцион-ной платформе новую форму выражения. Теперь реакционная платформа оформлена в виде итогового доклада по обновленной будто бы «Стратегии-2020» (2012 г.), где под ви-дом «постиндустриальной» проведена прежняя идеология деиндустриализации, т.е. эко-номического умерщвления России.

Таким образом, есть предельно точный критерий: отношение к неоиндустриализации мгновенно показывает, какая это позиция – в интересах нашей страны или против ее интересов. Данный критерий служит как идентификационный, ибо позволяет безошибочно отличать прогрессивное от реакционного во всем: в идеологии, политике, экономике, социальной позиции. Он дает возможность очень четко ориентироваться в текущей расстановке сил. Но это отдельный вопрос, уже не академический.

С научной точки зрения, а она подтверждена всем ходом современной истории, никакой альтернативы новой индустриализации нет и быть не может. Через этап неоинду-стриализации так или иначе предстоит пройти всем странам мира, как ранее – через этап электрификации.

Перед тем как рассматривать прикладные аспекты, хотел бы показать вначале, что та-кое новая индустриализация. Что в ней такого особенного? Почему выбран такой термин и каково его содержание? Относительно него действительно еще много споров и много недопонимания. Очень часто даже от наших подготовленных, грамотных коллег – университетских и академических, доводилось слышать следующее: мы не знаем точно, что такое новая индустриализация, но подозреваем, что это всё равно инновационная экономика. Так вот, новая индустриализация – это не антипод инновациям. Новая индустриализация – это создание первоклассного индустриального базиса для инноваций.
В отличие от старой, или первичной индустриализации, новая индустриализация, бу-дучи уже вторичной, воплощает в себе качественно более высокую ступень развития, а также отличается и своим объектом, и своим субъектом. Первичная индустриализация состояла в электрификации производительных сил. Ее ход известен по опыту и западных стран, и нашей страны.

У нас электрификация была проведена с запозданием, в форсированном ключе, так как история не оставила нам другого выбора. Данную историческую задачу наша страна решила блестяще, с великолепным результатом. В СССР электротехнический комплекс, электромеханическое станкостроение и приборостроение были на передовом уровне для своего времени. Кульминационной точки развития весь наш комплекс электрифицированных производительных сил достиг примерно к концу 1960-х – началу 1970-х гг.
Но дальше наступил не закат индустриализации, как многие думали, а черёд второй фазы индустриализации – когда производительные силы, оборудование, рабочие места начали все масштабнее автоматизироваться. Решающей предпосылкой к тому явилась так называемая микропроцессорная революция. Микропроцессор, будучи цифровой маши-ной, начал занимать место базисного продукта, наряду с кВт-ч электричества. Появилось ядро цифровых компьютеризованных технологий, стали накапливаться факторы, необхо-димые для компьютеризации производительных сил и создания системы автоматизиро-ванных машин. В общем, вторая фаза индустриализации непосредственно и напрямую связана с тем, что кратко можно назвать «оцифровыванием» производительных сил. С 1970-1980-х гг. наличие собственного производства микропроцессоров, или цифровых машин, стало первейшим признаком неоиндустриальной мощи современной державы. Дело в том, что передовой микропроцессор представляет собой концентрат всех передовых достижений фундаментальной и прикладной науки, инженерной и конструкторской мысли, технологий, организации и планирования производства.

Для того чтобы понять, что электрификация и компьютеризация народного хозяй-ства суть двуединый и двухфазный, но один и тот же процесс, приведу простой закон, который, надеюсь, доступен для понимания в любой аудитории. Этот закон гласит, что автоматизировать и компьютеризировать можно то, и только то, что предваритель-но электрифицировано.

Перед нами вроде бы простой технический закон, но ни единого исключения из него не бывает. И значение его громадно. В соответствии с ним, современное общество объек-тивно должно пройти две фазы одного и того же процесса – индустриализации. Каких-либо национальных исключений из данного исторического закона нет и не может быть. Разные страны лишь по-разному и с различной скоростью следуют его требованиям: одни впереди, а другие позади.

Безусловно, индустриализация не заканчивается 1970-ми гг. В передовых индустри-альных странах 1970-ми гг. заканчивается в основном период электрификации. Говорю «в основном», ибо не электрифицированными все еще остаются автотранспорт, земледельческие машины, речные и морские суда, и т.д. Став результатом, электрификация одновременно стала предпосылкой для того, чтобы человечество могло пойти вперед, к автоматизации и компьютеризации рабочих мест, физического и умственного труда. К автоматизации не только рабочих машин, например станков, но к автоматизации управляющих машин. Вот почему неоиндустриализация начинается с микропроцессорной революции, когда микропроцессор становится таким же базисным, социально доступным продуктом, как электричество, как кВт-ч.

В процессе новой индустриализации качественно изменяется человеческая деятель-ность: растущую массу времени – и рабочего, и научного, и творческого – человек посвя-щает познанию и изобретению автоматизированных машин. В свою очередь, автоматизи-рованные машины с микропроцессорным управлением берут на себя функции замещаемого ими труда, функции безлюдного технологического процесса. Система автоматизированных машин мало-помалу замещает человека в стандартных технологических операциях производства.
Отсюда связка новой индустриализации с принципами безлюдности, безотходности, рециркуляции ресурсов. Если первая индустриализация дала производительные силы вместе с копотью, сажей, выбросом отравляющих и вредных веществ, будучи «грязной», то вторая индустриализация по определению является экологически чистой, поскольку призвана устранить последствия первой, «грязной». Поэтому на Западе неоиндустриализацию часто отождествляют с третьей, или «зеленой», промышленной революцией. Такое отождествление хотя и неточное, но допустимое: оно отражает экологически чистую природу новой индустриализации. Однако правильнее все же говорить о неоиндустриальной революции, задачи которой гораздо шире экологических.

Ведь неоиндустриальная революция, начатая микропроцессорной, кардинально меняет всё общество, начиная с характера труда и структуры трудового баланса, или распределения общественного труда. Появляется кардинальная сдвижка в базисе и надстройке, в экономике, науке, культуре. Действительно, раз машины в автоматизированном режиме производят материальные блага, то чем занимается человек? Человек занимается созданием новых машин, еще более эффективных с точки зрения экономии труда, трудосбережения, увеличения свободного времени. Человек больше занимается познанием законов природы и общества, новых эффектов и свойств материи, принципов и видов деятельности, социального взаимодействия. Из монотонного и исполнительского массовый труд превращается в творческий, инструментально-экспериментальный, инновационный. Научно-исследовательская сфера поглощает тогда всё больше и больше людей, наука перерастает в непосредственную производительную силу, экономика обретает подлинно наукоемкое содержание, культура расцветает в русле тенденции возвышения человека.

Поэтому кратко новая индустриализация определяется так – это умная индуст-риализация, наукоемкая, интеллектуальная. Умная не только по своему содержанию, технологическому наполнению, но по своим движущим силам, по своему характеру. В составе рабочей силы общества удельный вес людей с высшим, профессиональным, спе-циальным, высококвалифицированным образованием становится преобладающим, поис-тине массовым. Это действительно революционное изменение: и в производительных силах, и в характере общественных отношений, и в движущей силе исторического развития. Такова, если кратко, сама суть того, что такое неоиндустриальная революция.

Под воздействием новой индустриализации усиливается тенденция трудосбережения. С помощью неоиндустриальных, технотронных машин экономика добивается по-стоянно возрастающей экономии труда, экономии рабочей силы. И, разумеется, экономия труда достигается не ради самой себя. Такая экономия направляется на то, чтобы свести к минимуму монотонные режимы рабочего времени, расширив сферу приложения творче-ского и организационного труда. Чем более развито общество, тем больше труда людей поглощается научной сферой и тем быстрее увеличивается число людей с высшим обра-зованием, что влечет взрывное повышение роли науки, образования, организации, плани-рования и управления. Таков тот социально-экономический маневр, который связан и со-пряжен с новой индустриализацией.
На базе автоматизации и компьютеризации производительных сил надвигается качественное изменение в распределении всего общественного труда – вот что важно понять. Мог бы показать тенденцию на графиках: существует уже богатый статистический материал, и можно увидеть конкретные проявления неоиндустриального процесса, например – рост доли научно-исследовательских работников. Если отбросить игру в терминологию, в определения, то неоиндустриальная экономика представляет собой наукоёмкую экономику, нацеленную на трудосбережение, рециркуляцию ресурсов и безотходность, замещение трудоемкого машиноемким, превращение общественного труда в творческий, изобретательский, научный, организационный.

Обратимся к рециркуляции ресурсов, когда отходы превращаются в ресурсы повтор-ного промышленного использования. Приведу один конкретный пример: мы знаем, что в автомобильной промышленности развиваются технологии автоматизации сборки, автоматизируется набор сборочных операций. Но ведь автоматизации подлежит и разборка автомобилей. Нужно автоматизировать и роботизировать также утилизацию автомобилей. Благодаря тому наладится замкнутый кругооборот и металлофонда, и пластика, и резины, и цветных металлов, и черных металлов, и кожи, обивки и т.д. и т.п. Таким будет неоиндустриальный контур экономики – рециркуляционным, безотходным.

Что такое автоматизация разборки не только автомобилей, но и всего того, чем мы пользуемся: и сотовых телефонов, и телевизоров, и мониторов, и системных блоков, и станочного оборудования, и массы другого, без чего не обходятся современные люди? Это очень крупная задача в научном, техническом, инженерном, технологическом, организационном плане. И – очень крупная задача в системном отношении, потому что соответствующим образом должна меняться экономическая система: с точки зрения организации, планирования, накопления, инвестирования, оценки эффективности капиталовложений, ценообразования, заработной платы.

Так, до сих пор экономическая наука останавливалась на границе конечного потребле-ния, потому что считалось, что здесь поток ресурсов прерывается, поскольку продукт, ко-торый потреблен, полностью исчезает, выходит из промышленного оборота. Неоиндуст-риальная тенденция требует пересмотра такого воззрения. Сегодня мы должны видеть в сфере потребления своеобразное производство – производство отходов. Естественно, что производство отходов следует сделать сферой высокотехнологичной рециркуляции отхо-дов, с их превращением в ресурсы повторного индустриального цикла изготовления но-вых изделий, нужных человеку. Автоматизированная трансформация бытовых и про-мышленных отходов в ресурсы – таков еще один принцип неоиндустриальной парадигмы. Поэтому требуется расширение предмета экономической науки на весь кругообо-рот ресурсов.

Неоиндустриальным замещением трудоемкого машиноемким диктуется также совершенно новое отношение к человеку труда. В частности, неоиндустриализация дает установку на общество не с дешевой рабочей силой, а наоборот, с дорогостоящей рабочей силой. Тем самым предполагается совершенно иная трактовка конкурентоспособно-сти. Если реакционеры считают конкурентоспособным преимуществом России дешевую рабочую силу, то они исповедуют представление, относящееся к варварскому, вульгарно-му течению экономической науки. Сегодня это и впрямь дикое, несуразное представле-ние, потому что классическая экономическая наука издавна числит конкурентоспособной только дорогостоящую рабочую силу. Почему? Потому что дорогостоящая рабочая сила – это не только высокая квалификация, не только высшее образование. Это еще высшая производительность труда и колоссальное сокращение сроков окупаемости капитальных вложений. Вся так называемая «инвестиционная привлекательность» измеряется одним: сроком окупаемости инвестиций.
Сколько говорится, что нужно поднимать «инвестиционную привлекательность»? А как можно поднять её без высокого уровня заработной платы? Ведь чем выше уровень заработной платы в стране, тем короче срок окупаемости инвестиций и весомее стимул для инноваций. Сколько бы ни говорили об «инвестиционной привлекательности», но если неконкурентоспособен уровень заработной платы, если низок удельный вес дорогостоящей рабочей силы, тогда экономически сужаются границы окупаемости новой техники. И получается замкнутый круг: дешевая рабочая сила – низкая окупаемость промышленного капитала – деиндустриализация и отсталость, невыгодность вложений в социально-экономическое развитие собственной страны.
Конечно, надо предпринимать системные усилия, чтобы разомкнуть этот порочный круг. Какие именно? Принципиальный ответ известен: надо всемерно сузить долю незаработанного, дабы всемерно расширить долю заработанного. Нетрудовое следует ограничить в пользу трудового.
Сейчас производительность труда в России в 3 раза ниже, чем в США, тогда как заработная плата меньше в 10-12 раз. Разница оседает на офшорных счетах компрадо-ров, весь «успешный» бизнес которых – это распродажа России оптом и в розницу. Надо отсечь от собственности и добавленной стоимости продажных компрадоров, и уравнять ключевую системную пропорцию: раз производительность ниже в 3 раза, то и заработ-ная плата должна быть ниже строго в 3 раза, и ни на гран иначе. Если решить вопрос о собственности в интересах России и социального большинства, сроки окупаемости ка-питаловложений сразу сократятся у нас в 3-4 раза.

Перейдем к социальному измерению неоиндустриализации. Одно из парадоксальных следствий заключается в том, что неоиндустриальное общество – это общество, в котором люди работают меньше и легче, а живут лучше и дольше. Или иначе: работают меньше, а получают больше.

– Сергей Семенович, Вы же, по-моему, еще в советские времена за эту идею были за-клеймены центральными печатными органами как теоретик «паразитизма», идеолог «ничегонеделания», «праздного времяпрепровождения» и т.д.

– Да, эпитеты были разные. В то время Е. Гайдар и О. Лацис, как работники журнала «Коммунист», клеймили меня за уход от генеральной линии горбачевской партии; «доставалось» и от «Советской России». Был такой интересный и веселый период, когда в своем отношении к сокращению продолжительности рабочего дня и рабочего времени смыкались «реформаторы» и «антиреформаторы». Они разделяли одну и ту же ошибку, полагая, будто трудящиеся обязаны работать не меньше и легче, а больше и тяжелее.
Но сейчас тезис о том, что лучше живут не те, кто работает больше, а те, кто работает меньше, уже не просто академический, не просто гипотеза, не просто пожелание, не про-сто сумасбродная идея отдельно взятого экономиста. Теперь это статистически доказан-ный факт. Да, факт для многих парадоксален, но он доказан статистически.
Во избежание недоразумения хочу подчеркнуть, что одно дело – меньше работать, а другое – совсем не работать. Неоиндустриальная формула не означает, что никто ничего не производит, а живёт тем не менее лучше. Следует вникнуть в то, когда и почему люди могут меньше работать. Тогда и потому только, когда они работают эффективнее. А когда работают эффективнее? Когда за людей больше работают машины, а сами люди заняты преимущественно тем, что конструируют автоматизированные машины, разрабатывают машинные технологии, проводят соответствующие фундаментальные и прикладные научно-исследовательские работы, организуют и планируют производство эффективных, наукоемких, трудосберегающих машин. И в результате машина выполняет работу, которую раньше делало 7-10-20 человек.
Приведу пример. В своё время мне довелось заниматься одним парадоксом: некоторые американские экономисты заметили, что вклад вычислительной техники огромен, а по производительности труда ее вклада не видно. Возник парадокс. И надо было установить: что же дают цифровые технологии и компьютеризация для производительности труда. С теми подходами и по тем методикам, которые использовали зарубежные экономисты, вы-членить всю цепочку, от затрат до результатов по процессу, было невозможно. Исходя из классических законов экономики, мне удалось разработать верную методику расчета. И на примере американской промышленности выяснилось, что одно компьютеризованное рабочее место эквивалентно 7 электромеханическим. Прогресс неоиндустриальных производительных сил стал очевиден, как только мы приняли правильную логику и методику расчета эффективности.
Разумеется, если эффективность неоиндустриального рабочего места в 6-7 раз выше, чем старого, просто электрифицированного, то эффект трудосбережения позволяет рабо-тать меньше, а получать больше – и результатов, и заработной платы.

Таким образом, работать меньше – значит работать эффективнее. И кто работает эф-фективнее, тот живет лучше. Если взять статистику передовых индустриальных стран, скажем – ведущих 15-ти стран мира, которые входят в Организацию экономического со-трудничества и развития, и выполнить элементарный регрессионный анализ, то мы убе-димся, что покупательная способность на душу населения действительно выше в тех странах, где годовой объем отработанного рабочего времени меньше. Стало быть, это се-годня и впрямь статистически доказанный факт. Установленная тенденция неопровержи-ма. На графиках «крутизна наклона» соответствующей кривой за последние 10 лет только увеличивается. Следовательно, тенденция становится более выраженной.
Как видим, что парадоксально с точки зрения старых, так называемых рыночных под-ходов – примитивных и вульгарных, то абсолютно не парадоксально с точки зрения не-оиндустриальной парадигмы.

Отмечу также острую проблему: в стране ежегодно выпускается миллион с лишним специалистов с высшим образованием, но в то же время отечественная экономика не соз-дает миллиона с лишним новых высокопроизводительных рабочих мест, которые бы жда-ли эту молодежь, подготовленную в вузах. Снять столь грозную социальную диспропор-цию может только неоиндустриализация, только бурное производство автоматизирован-ных рабочих мест для промышленности, сельского хозяйства, строительства, транспорта, здравоохранения, научно-технического сектора, складского хозяйства и т.д.

– Что дает реализация вашей концепции народу? Есть высказывания, что она может привести к большой безработице.

– На самом деле новая индустриализация дает максимально полную занятость. Причем занятость нового типа, поскольку означает перемещение по мере автоматизации рабочей силы из трудоёмких секторов и отраслей экономики в сектора автоматизирован-ного умственного труда, творческого труда. Предвидя вульгарное представление, будто автоматизация приводит к росту безработицы, мы еще в конце 2010 г. провели вместе с ФНПР специальный круглый стол, посвященный трудосбережению. Вдобавок могу при-вести классические исследования полувековой давности: когда тот же вопрос возник в США, наш соотечественник В. Леонтьев на основе межотраслевых балансов с цифрами в руках показал, что автоматизация не является источником безработицы. Нам остается только уточнить: источником безработицы является частный капитал.

Поэтому компрадорские эксперты, которые пугают неоиндустриализацией и предъяв-ляют «страшилки», например – о 38 млн. человек безработных, демонстрируют теорети-ческое и инструментальное невежество. Они просто не владеют предметом. Обратимся к опыту США: коэффициент производительно занятых людей, начиная с 1980-х гг., когда последовал период уверенного освоения микропроцессорной техники и автоматизации рабочих мест, не только не упал, а значительно вырос. Коэффициент трудовой занятости населения в неоиндустриальной экономике США ныне больше, чем в компрадорской России. Это – тоже статистический факт.
Естественно, что там, где монотонные рабочие операции переложены на машины, лю-ди переходят в сектора, связанные с производством автоматизированных машин, образо-ванием, разработкой новых технологий и новых продуктов. На языке классики такой процесс называется ростом занятости в сфере обеспечения целесообразности трудовой деятельности. Ведь эта целесообразность не с неба падает, а является результатом научно-исследовательских разработок. Соответственно, при новой индустриализации сфера тру-доемкого производства будет сокращаться, но ради того только, чтобы неуклонно расширялась сфера науки, образования, НИР и НИОКР, научного приборостроения, инструмен-тальной, экспериментальной и лабораторной деятельности, материально-технических новаций. Между прочим, в условиях деиндустриализации удельный вес занятых научно-исследовательскими и опытно-конструкторскими разработками в российской экономике в количественном отношении ниже, чем в передовых индустриальных странах. А в качественном отношении – на порядок ниже. России надо прирастать миллионами первоклассных научных работников, чтобы поднять сферу НИР и НИОКР на передовой уровень.
К тому же в рамках неоиндустриального подхода вопросы распределения общественного труда и рабочей силы решаются не так, как угодно отдельному частному капиталу, а так, как того требуют интересы общества и государства. Опять же, согласно классическому постулату богатство современного общества прямо пропорционально массе трудовой занятости и производительности труда. Оба эти фактора будут не только учиты-ваться в неоиндустриальном обществе, но станут целевой функцией его развития. Естест-венно, ни о каком росте безработицы не может идти речи – это противоречит объективно-му закону неоиндустриального прогресса. Напротив, в сфере организации производства, планирования, управления, НИР и НИОКР у нас, повторяю, занято несопоставимо меньше людей, чем в передовых индустриальных странах.

Ту же вертикальную интеграцию надо планировать, проектировать, программировать, автоматизировать. Любой контент-анализ покажет, что в передовых индустриальных странах действуют ныне десятки, сотни, тысячи центров бизнес-консалтинга, которые занимаются одним – проектированием цепочек добавленной стоимости, т.е. проектированием вертикально-интегрированных цепочек. А сколько у нас выпускается специалистов, способных заняться вертикальной интеграцией, ее проектированием и планированием? Сколько вообще в стране людей понимает, что такое вертикальная интеграция и почему прибыль можно извлекать только из конечного производства, но нельзя извлекать из промежуточного? По пальцам можно пересчитать таких людей даже в профессиональной экономической среде. А ведь это давно уже общее место в передовых индустриальных странах. Под влиянием практического осуществления атомного и космического проектов там еще в 1970-е гг. осознали, что неоиндустриальные производительные силы нужно выстраивать по-новому: не в рамках отраслевых предприятий, не в рамках отраслевых холдингов, а в рамках межотраслевых корпораций, в рамках межотраслевых цепочек добавленной стоимости. Все звенья такой цепочки должны быть под единым, централизованным контролем. Следовательно, должны быть объединены единой собственностью – вертикально интегрированной, общекорпоративной.
Это, между прочим, к ответу на вопрос о том, как меняется собственность в ходе но-вой индустриализации, как меняется ее субъект. Собственность должна стать вертикально интегрированной. Тогда для новой индустриализации формируется новый субъект – в виде вертикально интегрированной корпорации. И вполне закономерно, что именно ТНК служат движущей силой неоиндустриализации. Без господства верти-кально интегрированной формы собственности неоиндустриализация практически немыслима.
Поэтому неоиндустриальный подход предполагает опору на вертикально интегриро-ванные комплексы, в первую очередь – во всем инфраструктурном секторе народного хо-зяйства. Вертикально интегрированными должны быть электроэнергетика, железные до-роги, авиапромышленность и авиаперевозки, морской и речной транспорт, агропромыш-ленный сектор. Экономически абсурдно отрывать эксплуатантов авиалайнеров от произ-водителей авиалайнеров. Это разрыв цепочки и колоссальные потери, например – вслед-ствие закупки и ремонта иностранных самолетов вместо своих. Аналогично нужно дейст-вовать по каждому стратегически важному для страны направлению. Конечно, вертикаль-ная интеграция и неоиндустриализация приводят к резкому увеличению сферы социаль-ного капитала.

С точки зрения неоиндустриальной парадигмы мы видим экономику в воспроизводственном разрезе, как единый народнохозяйственный комплекс со всеми его системными противоречиями. Приведу вновь парадоксальное суждение, но оно не столько даже теоретическое, сколько практическое. Для передового сознания уже совершенно ясно, что частный капитал – это источник социальных издержек. По всем направлениям. Это и разливы нефти, и сжигание попутного газа, и пищевые фальсификаты, и загрязнение почв, воды, леса, атмосферы, и истощение плодородия земель, и безработица, и кризисы, и т.д. Прибыль частного капитала на одной стороне всегда означает колоссальные социальные издержки и социальный вред – на другой. Частный капитал не заинтересован в очистных системах, системах технической безопасности, системах качества. Поэтому минимизация частных издержек есть максимизация социальных – это объективный закон капитализма. Названным законом исчерпывающе объясняется, отчего на компрадорскую Россию обрушивается катастрофа за катастрофой, одна ужаснее другой, типа Саяно-Шушенской, АПЛ «Курск», террористических актов, энергетических аварий и т.п. В обществе XIX столетия мирились с извлечением частной прибыли за счет налогоплательщиков, потому что еще плохо понимали диалектику частного и социального. В XX в. стали задавать вопросы. В XXI в. начали искать противоядие.

Спрашивается: какая социальная сила заинтересована в том, чтобы минимизировать издержки общества по экологии, водоочистке, переработке промышленных и бытовых отходов, потери из-за некачественной техники, из-за некачественных продуктов питания, пищевых отравлений, выбросов отравляющих и вредных веществ, техногенных катастроф, некачественной инфраструктуры, срывов электроснабжения? Ответ дает неоиндустриальная практика: в снижении социальных издержек заинтересован лишь социальный капитал. Он и служит орудием их минимизации. Поэтому в передовых индустри-альных странах граница между социальным и частным капиталом все более зримо сдвигается в пользу социального капитала. Так происходит и в ЕС, и в США, и в Японии. Это очень важный, по-своему революционный процесс. С тенденцией преобладания социального капитала над частным связано будущее. Естественно, что мы, как общество XXI в., не должны быть на обочине этого процесса.
В связи со сказанным логика неоиндустриального подхода заключается в том, чтобы уйти от различного рода догм, которыми перекормили нашу страну «реформаторы». На-пример, догма о том, что рынок всё за всех сделает – такая догма несуразна. В действи-тельности работают люди. Без них в экономике не работает ничто: никакие технологии и никакие машины, даже автоматизированные. И чем лучше работают люди, тем лучше они живут.

– Сергей Семенович, как концепция неоиндустриализации влияет на вопросы власти и собственности, к каким изменениям здесь должно привести принятие этой концепции?

– Я исхожу из классической парадигмы способа производства. Не бывает производи-тельных сил вне определенных отношений между людьми. Естественно, что неоиндустриальные производительные силы устанавливают для себя принципиально иные по характеру производственные отношения между людьми. Происходит кардинальная перемена, которую кратко можно выразить так: уход от дезинтегрированных и раздробленных производственных отношений к интегрированным и консолидированным, включая, конечно же, интегрированные формы собственности.
В современных условиях это означает уход от господства частной собственности к господству вертикально-интегрированной собственности. Но этот системный поворот вызывает еще большие споры, чем тезис о новой индустриализации применительно к производственному аппарату, к промышленному капиталу. Почему?

Если Россия берет курс на новую индустриализацию, значит господство по опре-делению должно принадлежать промышленному капиталу, а не сырьевому. Это тоже кардинальный системный сдвиг. Самой собой разумеется, кто связан своими интересами с экспортно-сырьевой моделью, тот прекрасно понимает, что означает переход власти от олигархического сырьевого капитала к промышленному общенациональному капиталу. Вот почему по вопросу вертикальной интеграции собственности разгорается принципи-альная идеологическая и политическая борьба.

Что касается системы власти, то произойдет также полная смена парадигмы государственной власти. Россия должна уйти от безответственного и асоциального государства, чтобы сформировать государство ответственное и социальное.
Что имеется в виду? Опять же приведу конкретный пример. Может быть это еще один из парадоксов, но тем не менее. Когда велись постсоветские дебаты и речь шла о так на-зываемых общечеловеческих ценностях, в реформаторской Конституции было деклариро-вано положение о том, что интересы отдельного человека выше, чем интересы государст-ва. Внушалось, что это цивилизованный подход, возвращающий нас в лоно некой цивилизации, откуда мы якобы выпали. И у меня возникло такое соображение. Предположим, что интересы отдельного человека важнее, чем интересы государства. Тогда спрашивается: а прибыль важнее, чем интересы отдельного человека? А частный капитал, рынок, конкуренция, барыш или доллар важнее, чем интересы отдельного человека? Если ответить утвердительно, то получается любопытный логический парадокс. Окажется, что прибыль, частный капитал и барыш, рынок, конкуренция и доллар важнее, чем интересы государства. Это вроде бы парадокс, но на самом деле перед нами серьезный и фундаментальный вопрос о том, правильно ли устроено у нас постсоветское государство. Оно что, должно бегать на поводу частной прибыли, частника, барышника и продажного компрадора, разрушительной конкуренции, доллара и т.д.? Нет, не должно. Однако же бегает. И значит – устроено неправильно.

Вопрос о власти, который затронут в связи с новой индустриализацией, предполагает, что общество должно четко разобраться: допустимо ли, чтобы люди делились в нём на рентабельных и нерентабельных, на выгодных для капитала и невыгодных? До-пускает ли оно, чтобы образование, здравоохранение, комфортное жильё, другие блага получали лишь те, кто рентабелен и выгоден для капитала? Допускает ли, чтобы все ос-тальные, кто нерентабелен и невыгоден с точки зрения капитала, были обречены на про-зябание, на вымирание? Таковы вопросы, по которым должно определиться общество. По этим конкретным и базовым вопросам свое веское слово предстоит сказать социальному большинству.
И эти вопросы незачем подменять пустопорожними словопрениями об абстрактной демократии и свободе. Для нас неизмеримо важнее социальная справедливость, без которой может быть только несправедливая демократия – продажная, и несправедливая свобода – опять-таки продажная.

В стране существует законодательство, запрещающее делить людей по религиозному признаку, по вероисповеданию, по национальности. Но разве можно делить людей по со-циально-экономическому признаку? Разве можно делить их на рентабельных и нерента-бельных, на приносящих прибыль капиталу и не приносящих? Если разрешено делить людей по социально-экономическому признаку, то получается заведомо бесчеловечное, людоедское общество, ибо человек, нерентабельный и невыгодный капиталу, автоматиче-ски причисляется к невыгодным и ненужным вообще. Сейчас нерентабельны многие го-родские и сельские школы, поликлиники, университеты, институты, критически важные для страны производства, и что – значит они не нужны? Это идеология дикости и варвар-ства. Но именно эта идеология доминирует сегодня в компрадорской России.

Надо иметь в виду еще классический закон о соотношении экономического базиса и политической надстройки. Дело в том, что деление по социально-экономическому при-знаку первично, а деление по национальному и религиозному – вторично. Первое есть основа второго. Раскол общества по социально-экономическому признаку раскалывает общество по всем остальным признакам – религиозному, национальному и т.д. Общество XXI в. должно это понимать.

Неоиндустриальный подход вскрывает всю порочность изуверской идеологии. Если для экономической системы и для власти люди делятся на рентабельных и нерентабель-ных, то получается рахитичное общество, изъеденное изнутри и начисто лишенное пер-спективы. Отнюдь неслучайно на примере развитых стран можно видеть, как прогрессив-ная, вертикально-интегрированная экономическая система все дальше уходит от подобно-го деления – уходит, наращивая социальный капитал и социальную сферу, перераспреде-ляя ВВП в пользу такого положения в обществе, когда ключевые, базисные блага стано-вятся доступными всем. Не говорю уже о том, что новая индустриализация означает соз-дание массива технотронных рабочих мест, которые более чем достаточны, чтобы утро-ить, учетверить производительность труда и уровень жизни в нашей стране. Развитие со-циального капитала определяет будущее общества. Поэтому неоиндустриальная парадиг-ма – это социальная парадигма, т.е. парадигма нового общества, не такого, как нынешнее продажное и компрадорское.

– Недавно в ЕС появились концепции III индустриальной революции, но они пока кон-цептуально слабы и на вас пока не ссылаются. Но вас туда начали приглашать. Это го-ворит о том, что концептуальные вещи отслеживаются во всем мире.

– Не совсем верно, что на наши разработки не ссылаются. Во-первых, ссылаются на публикации по новой индустриализации, причем эти работы переведены. Переведены и в англо-саксонских странах. Также переведена работа о политике новой индустриализации, т.е. работа, раскрывающая как раз следующий вопрос – о том, как проводить неоиндустриализацию, на основе какой собственности и экономической системы, какими методами, в чьих интересах и т.д.
Более того, из ряда зарубежных университетов присылают докторские диссертации, в которых диссертанты прямо цитируют наши материалы. Поэтому не сказал бы, что зару-бежное экономическое сообщество незнакомо с нашими работами. Также должен заме-тить, что журнал, который я имею честь возглавлять, аккредитован при Организации эко-номического сотрудничества и развития. Благодаря этому у нас налажен информацион-ный обмен. Мы имеем доступ к их статистическим и аналитическим материалам, отбира-ем самое ценное с неоиндустриальной точки зрения, получаем разрешение на перевод и публикацию, и точно так же даём разрешение на перевод и издание ими тех наших мате-риалов, которые они отбирают и считают полезными для себя. В общем, информационно-аналитический обмен налажен.
Какой-то отгороженности от зарубежных коллег мы не чувствуем. К примеру, к новой индустриализации колоссальный интерес проявляет сейчас Миланский университет им. Луиджи Боккони. В начале октября 2012 г. именно в Милане комиссар ЕС по промыш-ленности и предпринимательству заявил, что ЕС нуждается в новой индустриализации, или, по терминологии немецкой корпорации Сименс, в третьей промышленной революции («зеленой»). Несомненно, неоиндустриальная инициатива названного университета совпадает с инициативой Еврокомиссии. Итальянские коллеги говорили о том при нашем общении в ноябре как о чем-то само собой разумеющемся.

В общем, и ЕС открыл для себя объективную необходимость новой индустриализации. Причем Еврокомиссия озабочена так называемыми пределами капиталистического роста и тем, как поднять эффективность именно социального капитала. В ЕС хорошо по-нимают, что частный капитал устремлен на спекулятивные и краткосрочные направления. А кто будет устремлен на долгосрочные направления, на те же инфраструктурные направления? Должен сказать, что в нашей стране видные хозяйственники, экономисты, финансисты, находятся на уровне представлений, ничуть не ниже европейских. Это очень отрадный факт, поскольку происходит сдвиг в умах.

Прогрессивный сдвиг в умах – это крайне важно. Так, не нужно особого ума, чтобы митинговать, если митинг не за прогрессивные цели. А чтобы митинг был именно за про-грессивные цели – нужен ум. На усвоение того, куда и как должна двигаться страна – для этого прежде всего нужен ум, для этого нужно думать, нужно размышлять. В свою оче-редь, чтобы думать и размышлять, нужно научиться думать. Нужно уметь размышлять. Нужно преодолевать трудности понимания. И в этом отношении наше передовое интел-лектуальное ядро находится, повторяю, на уровне научных представлений, которые ни-чуть не ниже, чем где бы то ни было за рубежом. А по ряду направлений, притом чувствительных, скажем в методике оценки долгосрочных инвестиций с позиции социального капитала, я думаю, что мы можем обучить кое-чему и наших европейских коллег.
Уровень общения тесный, причем общения совершенно равноправного, на равных. Нас не воспринимают за людей из некой отсталой страны, за людей второго сорта. Там видят, что наш интеллектуальный багаж, идеи, разработки действительно находятся на уровне требований современной эпохи. Должен сказать, что представители науки из на-шей страны выглядят в Европе весьма достойно. Имидж портят отдельно взятые реформа-торы, но лишний раз их не пнёт уже только ленивый, потому что дремучесть их представ-лений, которыми они кормили страну на протяжении 20 лет, превратилась в свою проти-воположность и стала, пожалуй, уже фарсом. Поэтому относительно них можно не рас-пространяться. Меня больше интересуют как раз носители передовых представлений. С ними нужно усиливать общение, консолидировать социальную платформу.

В общем, поскольку неоиндустриализация – это умная индустриализация, то она тре-бует критической массы подготовленных и умных людей. Умная индустриализация не может проводиться неумными. А если она будет проводиться практически, на деле, то всё равно в нашей стране все будут становиться умными. И прогресс начнет измеряться соот-ношением между теми, кто уже понял преимущества неоиндустриального подхода, не-оиндустриальных ценностей, и теми, кто их отрицает, т.е. остается реакционером.

После падения Советской власти в 1991 году, главная причина все нарастающего национального, конфессионального и социального раздрая в государстве российском состоит в том, что власть Центра не справляется с управлением народами и пространством. А поскольку титульным народом России выступают русские, то нерусские народы России бессознательно отождествляют ИДЕАЛ центральной власти со сложившимся в поколениях образом русского типа правления. И именно вследствие несоответствия этого образа архетипическому идеалу, татары, буряты, евреи и другие коренные народы России свои обиды за неустройство жизни переносят на русских, а русские от безысходности «пьют горькую».

Что же можно сказать о временно утраченном русском типе власти и почему в России ныне правит «чужебесие»?

Отпраздновав 60-летие Победы Советского народа в Великой Отечественной войне над Германией и затем Японией, говорить о поражении Советского Союза в «холодной войне» со США вроде бы неуместно. Однако горькая правда состоит именно в том, что Новая Россия – это страна проигравшая войну. От того, что «холодная война» — это война нового типа, война периода перехода человечества из индустриального в постиндустриальное общество, легче не становится.

В 1991 году, проиграв «холодную войну», СССР пал. Поэтому можно сказать, что постсоветская власть в России естественным ходом вещей подчинилась внешнему управлению и была вынуждена согласиться на выплату «репараций» победителю. Формой «репараций» в новом мировом порядке выступает сырьевой экспорт с аккумулированием как частных доходов от экспорта, так и накапливаемых государственных доходов (резервы и фонды будущих поколений) в банках победителей.

Однако, «время лечит» и для народов России с очевидностью подходят сроки перемен: возрождения в России русского типа власти.

Каков же русский тип власти в принципе? Опираясь на разработки историка А.И. Фурсова можно сказать, что свои принципы русская власть унаследовала от монголов. А тюрколог А.В. Горохов напоминает, что образом идеала справедливой власти русского типа у нерусских народов России выступает «Белый Царь» — Хозяин земли русской.

Приход «Белого Царства Правды» в Россию в предконечные времена «мира сего» предречен и в многочисленных пророчествах русских святых (Серафим Саровский, Серафим Вырицкий, Оптинские старцы).

Расчеты циклов перемен, проведенные независимо и по разным методикам философом Владимиром Будановым (Институт философии РАН), физиком Олегом Доброчеевым (Курчатовский институт) и китаеведом Андреем Девятовым (Академия небополитики) совпали и указывают: на 2006 — 2008 годы, как срок перелома на пике наибольшего военно-политического напряжения; точно 2015 год, как точку отсчета «самовозгорания русского Духа»; приход в Россию на короткое время 12-15 лет (2015 – 2028) благодатной власти «Белого Царя»; дальнейшее преображение России в центр духовного влияния в мире (2028 – 2035); с вершиной величия в 2040 — 2044 годах.

Каковы же подсказки истории в отношении принципов русского типа власти, которые следует осознать и восстановить в России к 2015 году?

Принципов русской власти различаемых «сердцем», не сводимых к характеристикам государства и воспринимаемых большими массами людей разных народов России на подсознательном уровне можно выделить пять:

- надзаконность;
- автосубьектность;
- чрезвычайность действий;
- примат контроля над людьми, а не над пространством;
- опора на военно-служилое сословие, а не на собственников.

Рассмотрим названные принципы подробнее.

Надзаконность. Она же: неконституционность и культ личности. Своим истоком надзаконность имеет чингизидскую (ордынскую) специфику, состоящую в том, что вождь выдвигается сам, своими личными качествами компенсирует отсутствие организации, и тянет за собой свой род (команду) на ключевые посты управления. В отличие от ордынцев, византийская специфика состоит в том, что сильный род (клан) возвысившись, выдвигает лидера, который на вершине власти обслуживает интересы сородичей (клана). Святая Русь не принимала ордынскую систему власти, на Руси власть была законна (Русская правда). Однако власть ордынского хана, раздававшая на места (в тогдашние субъекты государственности) «ярлыки на правление», «охранные грамоты» и «освобождения от поборов» русскими князьями, духовенством и народом воспринималась именно как высшая и надзаконная. Примерами монгольского истока, когда правитель сам возлагал на себя «венец власти», выступают Иван Грозный, Петр Великий, Иосиф Сталин. Ещё Аристотель выявил то обстоятельство, что наилучшей формой правления, обеспечивающей наивысшее процветание народа, выступает просвещенная тирания.

Однако надзаконность тирана несет благо народу лишь при условии выдающихся личных качеств воли, ума и таланта вождя, в противном же случае надзаконность оборачивается в абсолютное зло. Слабовольный и неумный правитель вытесняется коллективной олигархией (боярами), боярская междоусобица приводит к разорению народа и выливается в «боярскую смуту». Выход из смуты обеспечивается предельной для народа ясностью выбора: олигархия или царь; а главное, уверенностью лидера, принявшего в судьбоносный момент смуты решение действовать и самому возложить на себя венец власти.

Ордынскую надзаконность центральной русской власти ныне можно увидеть в неконституционности Администрации президента, сменившей на Старой площади в Москве другой неконституционный орган принятия Центром верховных решений – Аппарат ЦК КПСС.

Автосубъектность. Или иначе: «власть основана на самой же власти». То есть лежит в основе самой себя, «сама себе голова». Надзаконная верховная власть Центра в России – это и не европейский абсолютизм и не восточная деспотия. И на Востоке и на Западе присутствует установленный порядок. Русской же верховной власти присущ произвол, где «Царская воля» выступает единственным источником внутренней и внешней политики. При этом русская власть «главковерха» едина в одном лице и не делится на исполнительную, законодательную и судебную. Наглядно автосубьектность русской власти проявляется в самоназначении себе самой преемника. Механизм «престолонаследия» де-юре прописан процедурой, но де-факто выступает актом воли первого лица. В условиях самодостаточности, целеполагание в русском типе власти задают духовные и социальные факторы жизни. Духовное же отчуждается только коллективно. Этим объясняется то, что русская власть «с царем в голове» имеет волю жить без собственности. Когда же в переходно-перестроечные периоды центральная власть слабеет и требуется материальная база для будущего, тогда единодержавие попирается и происходит олигархизация власти (приходит «семибоярщина», она же «ленинские нормы коллективного руководства») и на первый план вместо инстинкта славы («царствуй на Славу Царь православный») выступает инстинкт материального богатства, отчуждаемый индивидуально.

Чрезвычайность действий. Если немецкому порядку и формуле «дас зайн» найти вполне русское соответствие, то это будет слово «авось», означающее надежду на случайную удачу. «Что русскому здорово, то немцу смерть», — вот верная характеристика этой особенности сознания русских, зафиксированная в поговорке. Русский тип власти слабо институализирован, предупредительному вмешательству предпочитает естественный ход вещей, медлит от мудрости «семь раз отмерь, один раз отрежь», а когда устраниться уже нельзя – «бьет по хвостам» и устраивает аврал – спешную работу выполняемую сообща всеми причастными и непричастными. Так, относительным бездействием власть Центра не подставляется под ответственность за порядок на местах, а случившиеся с народами беды преодолевает на мобилизационном порыве «всем миром».

Контроль над людьми. Бескрайние просторы незащищенных русских равнин в отличие от извечной «лоскутной зажатости» Европы и «муравейной скученности» Китая делали русскую власть эффективной тогда, когда она бралась за контроль людей, а не за контроль пространств. Как известно, у России две беды: дураки и дороги. Попытки контролировать пространство приводили к передаче полномочий на места (в субъекты государственности), что в свою очередь всегда приводило к растаскиванию страны на уделы кормления. Теперь же, когда глобализация обесценила пространство, принцип контроля над людьми для русской власти стал важен как никогда. А контроль над людьми в России исторически означает иерархию ценностей «пять выше»:

- власть выше собственности;
- служба выше владения;
- справедливость выше закона;
- общее выше личного;
- духовное выше материального.

Из опыта также известно следующее: чтобы контролировать людей социальная организация общества должна соответствовать служилой организации. Образец такой организации в России дает казачество. Для контроля над людьми принципиально объединить ячейку власти с ячейкой производства, а не с «муниципальным образованием».

Опора на военно-служилое сословие. Сословие верноподданых служилых людей не обремененных собственностью появилось на Руси при Василии Темном (1447-1462) и с тех пор использовалось верховной властью для борьбы с боярами (собственниками-олигархами). Принцип окончательно сложился в опричнину, когда бояре в 1553 г. воспротивились присягать сыну Ивана Грозного. В смутное время 1605-1612 годов 256 кланов Рюриковичей страстно желали олигархического коллективного правления и довели дело до национальной измены в пользу Запада (поляка Владислава IV). И тогда против бояр поднялись служилые люди. С тех пор русская власть 300 лет шла к очищению от собственности и преуспела в этом лишь в форме сталинской номенклатуры. В плане собственности дворяне были беднее бояр, а чиновники – беднее дворян. В этой ущербности по отношению к собственности кроется мотив коррупции властей. Лишенная собственности сталинская номенклатура обладала только властью, потребляла строго по чину и потому не знала беды полномасштабной коррупции.

Подводя сказанное под общий знаменатель можно заметить, что в историческом поле России волна подъемов и падений гармонии и благоденствия знати и народов четко раскладывается на периоды: единодержавия (подъем) и олигархии (падение). При этом на пики величия, с соответствующей прибавкой – характеристикой к имени в памяти поколений русского и нерусских народов, поднимались: Иван IV «Грозный», Петр I «Великий», Екатерина II «Великая» (Зур Апа: «Большая Тетушка»), Александр II «Освободитель», «Отец народов» Иосиф Сталин.

На пиках же падения гармонии и благоденствия в государстве российском оказывались слабые волей или недалекие умом правители, недотягивавшие в глазах народов России до статуса «Белый Царь». Слабые правители, при которых плодились расколы, процветала олигархия, и страдал народ удостоились в памяти поколений таких имен-характеристик как: «Тишайший» (Алексей Михайлович), «Палкин» (Николай I), «Кровавый» (Николай II).

То есть, русская власть, построенная на принципах «единодержавия», как правопреемница ордынского принципа правления Чингисхана на развалинах едино государства – «иго» – (а Иван IV по женской линии прямой потомок рода Мамая), вызывала уважение нерусских народов. Царь московский делался отцом и покровителем своих иноплеменных подданных. Когда же ордынский принцип уступал место европейской олигархии, наступал развал государства и раздрай народов.

Крещёный бурят Петр Александрович Бадмаев 13.02.1893 пишет Александру III: «…народы Азии искали покровительства, защиты, дружбы и подданства России… Весь Восток симпатизирует России, и русского царя называют на Востоке, как русские подданные-инородцы, так и чужеземцы Белым Царем-богатырем…буддисты считают белого царя перерожденцем одной из своих богинь Дара-эхэ – покровительницы буддийской веры. Она перерождается в белого царя для того, чтобы смягчить нравы жителей северных стран».

Иными словами, история, эта поистине «наука всех наук», дает однозначные подсказки того, что и как должен делать «Белый Царь» тогда, когда «зов сердца и голос крови» скажут ему: «Иди»!

История дает подсказку и ответу на вопрос: «Куда должен придти Белый Царь?», для того, чтобы народы России сердцем различили его как истинного правопреемника, имеющего «Мандат Неба».

Исходя из того, что русская власть по принципу ордынская, «Белый Царь» должен восприниматься не иначе как «владыка, идущий вслед древним героям».

А поэтому весьма важно место не формального, а сакрального правопреемствования. Сакральные же смыслы наднациональной, надзаконной, надконфессиональной власти, провозглашавшей и искренне стремившейся к правде и справедливости для всех, сосредоточены в некрополе героев социалистической революции, основателей советского государства, победителей Великой отечественной воины, славных покорителей вершин науки, искусства и космоса на Красной площади у Кремлевской стены. Точным же местом, куда должен встать «Белый Царь» со словами «братья и сестры», является трибуна мавзолея Ленина. Здесь примечательно то, что президент Путин В.В. не осмеливается подняться на мавзолей, а значит не чувствует в себе Царя.

Сакрально среди русских ценностей выше всего стоит Благодать. Благодать выше Закона. Поэтому именно Благодать как резонансная соразмерность земного небесному есть и образ результата русского типа правления.

Андрей Петрович Девятов, полковник
АКАДЕМИЯ УПРАВЛЕНИЯ РАЗВИТИЕМ
ИНСТИТУТ НЕБОПОЛИТИКИ

Общество было западным по духу, а простой народ нес душу края в себе. Между двумя этими мирами не существовало никакого понимания, никакой связи, никакого прощения. Если хотите понять обоих великих, то Достоевский был крестьянин, а Толстой - человек из общества мировой столицы. Один никогда не мог внутренне освободиться от земли, а другой, несмотря на все свои отчаянные попытки, так этой земли и не нашел.

Толстой - это Русь прошлая, а Достоевский - будущая. Толстой связан с Западом всем своим нутром. Он - великий выразитель петровского духа, несмотря даже на то, что он его отрицает... Это есть неизменно западное отрицание. Также и гильотина была законной дочерью Версаля. Это толстовская клокочущая ненависть вещает против Европы, от которой он не в состоянии освободиться. Он ненавидит ее в себе, он ненавидит себя. Это делает Толстого отцом большевизма...

Толстой - это всецело великий рассудок, «просвещенный» и «социально направленный». Все, что он видит вокруг, принимает позднюю, присущую крупному городу и Западу форму проблемы. Что такое проблема, Достоевскому вообще неизвестно. Между тем Толстой - событие внутри европейской цивилизации. Он стоит посередине между Петром Великим и большевизмом. Все они русской земли в упор не видят...

Достоевского не причислишь ни к кому, кроме как к апостолам первого христианства. Достоевский - это святой, а Толстой всего лишь революционер. Из него одного, подлинного наследника Петра, и происходит большевизм, эта не противоположность, но последнее следствие петровского духа, крайнее принижение метафизического социальным...

Подлинный русский - это ученик Достоевского, хотя он его и не читает. Он сам - часть Достоевского. Если бы большевики, которые усматривают в Христе ровню себе, просто социального революционера, не были так духовно узки, они узнали бы в Достоевском настоящего своего врага. То, что придало этой революции ее размах, была не ненависть интеллигенции. То был народ, который без ненависти, лишь из стремления исцелиться от болезни, уничтожил западный мир руками его же подонков, а затем отправит следом и их самих - тою же дорогой; народ, тоскующий по своей собственной жизненной форме, по своей собственной религии, по своей собственной будущей истории. Христианство Толстого было недоразумением. Он говорил о Христе, а в виду имел Маркса. Христианство Достоевского принадлежит будущему тысячелетию...

Бросив взгляд в любую книгу по истории религии, мы узнаем, что христианство пережило две эпохи великого идейного движения: в 0-500 гг. на Востоке и в 1000-1500 гг. на Западе. Третья, им «одновременная», наступит в первой половине следующего тысячелетия в русском мире... (в переводе С.Э. Борича - в первой половине следующего столетия; оригинального текста мне найти не удалось. - Е.Ч.) .да Шпенглер относит к эпохе старости цивилизации. )

Несоизмеримое различие фаустовской и русской души обнаруживается в некоторых словесных звучаниях (по Шпенглеру, в основе западной культуры лежит фаустовская душа, о чем я писал в статье «Преодолеть европоцентризм» . - Е.Ч.). Человек Запада смотрит вверх, русский смотрит вдаль, на горизонт. У первого это есть страсть порыва во все стороны в бесконечном пространстве, а у второго - самоотчуждение, пока «оно» в человеке не сливается с безграничной равниной. Точно так же понимает русский и слова «человек» и «брат»: человечество также представляется ему равниной.

«Schicksal» звучит как фанфары, «судьба» внутренне подламывается. Под этим низким небом не существует никакого «я». «Все виноваты во всем», т.е. «оно» на этой бесконечно распростершейся равнине виновно в «оно» - вот основное метафизическое ощущение всех творений Достоевского. Потому и должен Иван Карамазов назваться убийцей, хотя убил другой. Преступник - несчастный, это полнейшее отрицание фаустовской персональной ответственности. В русской мистике нет ничего от того устремленного вверх горения готики, Рембрандта, Бетховена, горения, которое может дойти до штурмующего небеса ликования. Бог здесь - это не глубина лазури там, в вышине. Мистическая русская любовь - это любовь равнины, любовь к таким же угнетенным братьям, и всё понизу, по земле, любовь к бедным мучимым животным, которые по ней блуждают, к растениям, и никогда - к птицам, облакам и звездам.

Римляне были евреями той эпохи (речь идет о времени вырождения древнегреческой культуры в римскую цивилизацию. - Е.Ч.). Напротив того, евреи были тогда крестьянами, ремесленниками, мелкими производителями, т.е. они обращались к занятиям, сделавшимся в готическую эпоху объектом их торговых операций. В том же положении находится сегодня «Европа» по отношению к русским, чья всецело мистическая внутренняя жизнь воспринимает мышление деньгами как грех. Здесь сегодня, как в Сирии во времена Иисуса, простираются один поверх другого два экономических мира: один верхний, чужой, цивилизованный, проникший с Запада, к которому, как подонки, принадлежит весь западный и нерусский большевизм; и другой - не ведающий городов, живущий в глубине среди одного лишь «добра», не подсчитывающий, а желающий лишь обмениваться своими непосредственными потребностями. К лозунгам, оказывающимся на поверхности, надо относиться как к голосам, в которых простому русскому, занятому всецело своей душой, слышится воля Божья.

Марксизм среди русских покоится на ревностном непонимании. Высшую экономическую жизнь петровской Руси здесь только терпели, но ее не создавали и не признавали. Русский не борется с капиталом, нет: он его не постигает. Кто вчитается в Достоевского, предощутит здесь юное человечество, для которого вообще нет еще никаких денег, а лишь блага по отношению к жизни, центр которой лежит не со стороны экономики. «Ужас прибавочной стоимости», доводивший многих перед войной до самоубийства, представляет собой непонятое литературное обличье того факта, что приобретение денег с помощью денег является кощунством, а если его переосмыслить исходя из становящейся русской религии, - грехом.

Глубинной Русью создается сегодня пока еще не имеющая духовенства, построенная на Евангелии Иоанна третья разновидность христианства, которая бесконечно ближе к магической, чем фаустовская, и потому основывается на новой символике крещения... Занятая исключительно этим, Русь снова смирится с западной экономикой, как смирились с римской экономикой древние христиане, однако внутренне она в ней больше не участвует».*



*Цит. по: Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т.2. Всемирно-исторические перспективы / Пер. с нем. и примеч. И.И. Маханькова. - М.: Мысль, 1998. - 606 с.



Евгений Чернышев, Донецк, Союз граждан Украины

(см. на фото)...

«Я и есть флаг Советского Союза»

- ...Александр Андреевич, мы, честно говоря, даже не ожидали, что у духовного племянника русской литературы, как вы себя однажды назвали - такое количество икон. И потом - ваша знаменитая коллекция бабочек, которую вы, кажется, еще никогда никому не показывали.

- Ни-ко-му! Вот я открыл впервые эту сокровищницу свою. Но давай о ней потом.

- Давайте. А мы-то думали, что у вас здесь где-то обязательно должен быть флаг Советского Союза. Почему его нет?

- А ты смотришь на него. Вот он.

- Вы и есть флаг?

- Конечно.

- Ага! Тогда вопрос - вот на днях прошла информация, что куда-то пропали подлинные документы Беловежского соглашения. То есть, копии есть у всех, кто разрушал Советский Союз, а подлинников - нет! Вы не брали?

- Конечно, именно я взял. (Смеется)

- А серьезно?

- Ну, если серьезно... (Перестает смеяться) И только - вам. Я прокрался в хранилище, выкрал Беловежские соглашения и потом вот сжег в своем камине.

- А зачем вы сожгли?

- Ну как зачем? Я же волшебник, я кудесник, я надеюсь, что, сжигая эти документы, я сжег само это злодеяние и пепел его рассеял над океаном. И опять на месте вот этой огромной пустыни будет воссоздана великая красная империя!

- А когда?

- Я тебе позвоню накануне.

- Ну, вот теперь понятно, для чего вы создали свой Изборский клуб... В пику Валдайскому. И кто кого?

- Само возникновение Изборского клуба – это чудо. Это знак того, что настало время наших перемен. В Изборский клуб вошли 20 самых интенсивных, изысканных патриотических интеллектуалов в областях экономики, политики, культуры, конфликтологии, литературы. И мы совсем недавно опубликовали, презентовали свой первый доклад, который сделали коллективными усилиями. Он так и назывался «Стратегия рывка».

А несколько дней назад опубликовали второй наш доклад, посвященный оборонной реформе, военной реформе, которая во времена Сердюкова превратилась в фарс. Во что-то чудовищное, в разгром армии.

Изборский клуб работает. Но дело в том, что он не является гласом вопиющего в пустыне. У власти появилась острейшая необходимость сбалансировать общественные отношения. И она, власть, стала внимательно смотреть на государственников, на патриотов, которые до последнего времени находились в состоянии маргинальном. И мы во всех областях видим смещение в сторону государственного патриотизма.

- Чем докажете?

- Например, вице-премьером стал Рогозин - выходец из патриотического движения «Родина». Вы считаете, что появление такого человека ничего не значит? Он курирует гигантское пространство нашей экономики и нашей индустрии. Это абсолютно патриотическое лицо.

Или, например, приход в культуру Мединского. Как либералы возопили, когда Мединский пришел в культуру, - человек, который до этого занимался русской историей, публиковал книги. «Мифы о России», в которых он отбрасывал и отвергал все наветы, которые сыпались на Россию на протяжении веков. И уж не говоря о последнем времени. Это целый перелом в культуре.

И разве это не перемены? А появление, например, такого человека, как Холманских? Полпреда президента в Уральском федеральном округе. Да он же с танкового конвейера! Он потянул за собой целый шлейф новых людей. Это кадровая революция.

- Это вы их направили?

- Может, не я. А, может, и я. Я знаю, что и вы к этому причастны.

- Хм... Может быть.

«Катастрофу мы отменяем»

- Вот вы все время говорите, что история российская развивается по какой-то синусоиде. И что она вот-вот окажется на волне своего ослепительного будущего. А если посмотреть по данным, которые приводят экономисты, у нас замедлился рост производства.

- Кого бы из политиков вы побили в честь своего юбилея - хотя бы фигурально? А кому бы пожали руку?

- А кого из журналистов хотел бы побить, не будешь спрашивать?

- Пока нет.

- Я бы никого из политиков не побил и никому бы не подал руку. Я такой человек… держусь на расстоянии ото всех. Я не лезу к политикам с протянутой рукой и так же со сжатым кулаком.

- А из журналистов кого-то хотите побить, да?

- Еще несколько вопросов, и читатели «Комсомолки» узнают, кого… (Смеется)

ВОПРОС НА ЗАСЫПКУ

«А это не вы накаркали мировой кризис?»

- А это не вы накаркали мировой кризис, Александр Андреевич?

- Тоже я.

- Пять лет назад, когда Обама только приходил к власти, вы сказали: я желаю ему, чтобы он усугубил американский кризис, и чтобы этот кризис добил чертов рыночный уклад. И вот тогда этот кризис ударил по нам... И еще может ударить...

- Нет... Во-первых, в практике русских офицеров есть такая формула: мы вызываем огонь нашей родной артиллерии на себя, чтобы вместе с нами перемололи и проклятого супостата. И когда я говорил, что скорее бы грянул гром, скорее бы грянула буря, - конечно, я, прежде всего, хочу, чтобы она смела это чудовище – Соединенные Штаты Америки...

- Как-то вы уж опять больно недипломатично.

- С США мы начали прямо ругаться. Закон Магнитского один чего стоит. Потом - Закон Димы Яковлева. Вам от этого, наверное, хорошо - вы никогда не любили Америку. А для России?

- Конечно, это большое благо.

- Почему?

- Потому что идеальными отношениями между Россией и США были бы такие, когда бы мы, например, отказалась бы от своего ядерного щита. По-моему, даже из фонда Карнеги говорят, что России пора отказаться от собственного ядерного оружия, потому что оно пугает Запад, оно создает противоречия между нами и американцами, это тупики наших переговоров – мы уперлись, как козлы в огороде – надо отказаться от наших авианосцев, кораблей, бомб, самолетов, и тогда отношения между нами станут идеальными, просто изумительными. И, конечно, я думаю, что тогда - если это, не дай Бог, случится - и над Кремлем будет развиваться «восхитительный» звездно-полосатый флаг, от которого нельзя оторвать глаза, и наша армия не будет ходить в этих юдашкинских фуражках и галифе, а будет ходить в форме морских пехотинцев США, и мы друг друга будем называть – я тебя Джон, а ты меня Билл.

- Не будем!

- Это же наш идеал!

- Нет!

- Но пока отношения между Россией и США напряженные, у русских людей есть возможность дышать, у них еще есть возможность читать Пушкина и любоваться собственными самолетами краснозвездными, которые летят над Красной площадью в День Победы.